От мечты до ее исполнения – далеко! Однако люди с богатым воображением умеют сокращать это расстояние. Даже в невозможном они усматривают действительное, они умеют перебрасывать мосты через реки, приставлять лестницы к горам.
В первое время Жильбер предавался мечтаниям.
Потом он пришел к мысли, что вызывающие у него зависть счастливцы – не более, чем простые смертные, которые топчут землю такими же, как у него, ногами и у которых руки умеют открывать двери. Он представил себе, как он был бы счастлив проскользнуть украдкой к этому запретному дому и подслушать под окнами, о чем говорят в комнатах.
Жильберу мало было мечтать, он должен был немедленно перейти к исполнению задуманного.
Кстати сказать, к нему быстро возвращались силы. Молодость плодотворна и щедра. Три дня спустя Жильбер вследствие возбуждения чувствовал себя как никогда сильным.
Он прикинул, что раз Руссо его запер, то одна из самых больших трудностей устранена необходимость входить к мадмуазель Таверне через дверь.
И действительно, дверь выходила на улицу Кок-Эрон;
Жильбер, запертый на улице Платриер, не мог попасть ни на одну из улиц; если бы ему удалось выбраться, ему не пришлось бы отворять двери.
Оставались окна.
Оконце его чердака находилось на высоте пятидесяти футов от земли.
Не будучи пьяным или сумасшедшим, вряд ли кто-нибудь отважился бы спуститься по этой отвесной стене.
«До чего же, все-таки, хорошее изобретение – дверь, – повторял он про себя, кусая кулаки, – а философ Руссо взял да и запер ее!»
Может, вырвать замок? Это нетрудно. Но уж тогда нет никакой надежды вернуться в гостеприимный дом.
Из замка Люсьенн – сбежал, с улицы Платриер – сбежал, из замка Таверне – сбежал. Если все время убегать, то это значит – не сметь смотреть людям в глаза из боязни услышать упрек в неблагодарности или легкомыслии.
«Нет, господин Руссо ни о чем не узнает».
Скорчившись у окошка. Жильбер продолжал:
«Ноги и руки – естественные инструменты свободного человека. С их помощью я зацеплюсь за черепицу и, держась за водосточный желоб – довольно узкий, правда, зато прямой и, следовательно, самый короткий путь между двумя точками, – я доберусь, если мне суждено добраться, до соседнего оконца. А это – окно на лестницу. Если не доберусь, я упаду в сад – это наделает шуму, из павильона прибегут люди, меня подымут, узнают; это будет красивая, благородная, поэтичная смерть; я вызову к себе жалость – превосходно!
Если я доберусь – а я на это рассчитываю, – я пролезу через окно на лестницу, спущусь босиком до второго этажа, откуда окно тоже выходит в сад; до земли от окна – пятнадцать футов. Я спрыгну… Увы!.. У меня нет ни прежней силы, ни ловкости! Правда, я смогу держаться за балку… Да, но она вся источена червями и рассыплется; я покачусь кубарем – и где тогда моя благородная и поэтичная смерть? Я буду весь вывалян в известке, оборван, – стыдно! – я буду похож на мелкого воришку. Об этом даже страшно подумать! Барон де Таверне прикажет привратнику вытолкать меня в шею или Ла Бри надерет мне уши. Нет, у меня здесь – двадцать бечевок, из них можно связать веревку; как говорит господин Руссо: из соломинок складывается сноп. Я позаимствую у госпожи Терезы бечевки всего на одну ночь, я свяжу их узлами и, добравшись до окна второго этажа, привяжу веревку к балкончику или даже за сточный желоб и спущусь в сад».
Осмотрев желоб, он отвязал бечевки, измерил их, прикинул на глаз высоту и почувствовал себя сильным и решительным.
Он свил из бечевок крепкую веревку, попробовал свои силы, подвесив ее за чердачную балку, и обрадовался, убедившись в том, что на губах выступило совсем немного крови: он решился на ночную вылазку.
Желая обмануть г-на Жака и Терезу, он притворился больным и не вставал с постели до двух часов, то есть, до того времени, когда Руссо имел обыкновение после обеда отправляться до самого вечера на прогулку.
Жильбер объявил, что хочет спать и не собирается вставать до утра.
Руссо предупредил, что будет ужинать в городе; он был рад, что у Жильбера такие благие намерения.
На том они и расстались.
Едва Руссо вышел, Жильбер опять отвязал бечевки и на сей раз свил их на совесть.
Он еще раз ощупал желоб и черепицу и стал дожидаться наступления темноты.
Глава 39.
ПОЛЕТ
Итак, Жильбер был готов к путешествию во вражеский сад: так он мысленно называл дом Таверне. Из своего окошка он внимательно изучал местность, подобно опытному стратегу, собиравшемуся дать бой. Неожиданно в доселе молчаливом, тихом доме разыгралась сцена, привлекшая внимание нашего философа.
Через садовую ограду перелетел камешек и ударил в стену дома.
Жильбер уже знал, что без причины не бывает следствия. Так как следствие он видел, то стал искать причину.
Впрочем, хотя Жильбер и высовывался, он так и не разглядел человека, который бросил с улицы камень.
Он догадался, что происходящее связано с недавними событиями. Он увидал, как осторожно приотворился один из ставней первого этажа и показалась голова Николь.
При виде Николь Жильбер нырнул в свою мансарду, ни на секунду, однако, не теряя из виду проворную служанку.
Окинув внимательным взглядом все окна, а окна павильона – особенно пристально, Николь вышла из своего убежища и побежала в сад к шпалере, где были развешаны на солнце кружева.
Камень, откатившись, оказался у нее на дороге по пути к шпалере; Жильбер, как и Николь, не сводил с него глаз. Жильбер увидал, как она подбила ногой камень, очень интересовавший ее в эту минуту, потом еще раз стукнула по нему, катя его перед собой, пока он не очутился возле клумбы под шпалерой.
Николь подняла руки, отцепляя кружева, и уронила одно из них, а потом стала медленно поднимать и в то же время схватила камень.
Жильбер еще ни о чем не догадывался. Однако, видя, с какой старательностью Николь очищает камень, словно гурман – орех, и снимает с него кожуру в виде бумаги, в которую он был завернут, он, наконец, понял действительную степень важности брошенного камня.
Николь и в самом деле подняла записку – ни больше, ни меньше, – в которую был завернут камень.
Плутовка проворно ее развернула, с живым интересом прочитала, опустила в карман, и кружева перестали ее интересовать – они высохли.
Жильбер покачал головой и, будучи невысокого мнения о женщинах вообще, сказал себе, что Николь оказалась на самом деле порочной особой, а он, Жильбер, рассудил здраво и совершил нравственный поступок, порвав так смело и решительно с девицей, получающей через стену записки.
Жильбер, только что открыв причину и сделав правильный вывод, осудил следствие, причиной которого, возможно, был он сам.
Николь вернулась в дом, потом опять вышла, держа руку в кармане.
Она достала ключ; Жильбер видел, как он блеснул у нее в руке. Потом она проворно сунула ключ под садовую калитку, расположенную в другом конце стены, выходившей на улицу параллельно главному входу.
– Отлично! – проговорил Жильбер. – Я понимаю: в записке назначено свидание. Николь не теряет времени даром. У Николь, стало быть, новый любовник?
Жильбер нахмурился; он испытывал разочарование человека, полагавшего, что разлука с ним будет невосполнимой потерей в сердце оставленной им женщины, но он видит, к вящему своему удивлению, что свято место пусто не бывает.
«Вот кто может нарушить все мои планы, – продолжал рассуждать Жильбер, пытаясь найти причину своего дурного расположения духа. – Неважно, я не сержусь, что нашелся счастливец, занявший мое место в сердце мадмуазель Николь».
Жильбер умел рассуждать здраво. Он сейчас же сообразил, что, став свидетелем этой сцены, о чем никто пока не знает, он получил преимущество перед Николь; он мог бы им при случае воспользоваться, потому что знал тайну Николь во всех подробностях, и она не могла бы их отрицать. В то же время она лишь догадывалась о его секрете, и ни одна подробность не могла бы обратить ее подозрения в уверенность.