– Вы изволите говорить о господине де Ришелье, не так ли?
– Вот именно.
– О герцоге?
– Да не о кардинале же, черт побери! Я полагаю, до этого я еще не дошел. Кстати сказать, ему далеко до племянника, он не смог так же долго продержаться…
– Меня крайне удивляет, сударь, что, имея таких могущественных друзей, как он, вы покинули двор.
– О, это всего лишь временная отставка. Когда-нибудь я вернусь, – произнес старый барон, взглянув на дочь как-то по-особенному.
Бальзамо перехватил его взгляд.
– Скажите, а господин маршал помогает по крайней мере продвинуться по службе вашему сыну? – спросил он.
– Моему сыну? Да что вы, он терпеть его не может!
– Сына своего друга?
– Да, и он имеет на это основание.
– Как вы можете так говорить?
– Черт побери! Так ведь мой сын – философ. Он его просто ненавидит.
– Ну и Филипп платит ему тем же, – произнесла Андре с полным хладнокровием. – Убирайте, Леге!
Девушка, поглощенная тем, что неусыпно следила за окном, не сводя с него глаз, бросилась исполнять приказание.
– Да-а, – вздохнул барон, – когда-то сиживали за столом до двух часов ночи. Правда, было, чем поужинать, а когда не могли больше есть, продолжали пить! Но как тут будешь пить плохое вино, если еще и закусить нечем… Деге! Подайте графин с мараскином, если там еще что-нибудь осталось.
– Подайте, – приказала Андре камеристке, которая, казалось, ждала знака хозяйки, прежде чем исполнить приказание барона.
Барон откинулся в кресле и, прикрыв глаза, меланхолично вздохнул.
– Вы мне начали рассказывать о маршале де Ришелье, – вновь заговорил Бальзамо.
– Да, верно, я вам о нем рассказывал, – отвечал Таверне и принялся напевать мелодию, такую же меланхоличную, как и его вздохи.
– Если он ненавидит вашего сына, имея лишь то основание, что ваш сын философ, – продолжал разговор Бальзамо, – он, должно быть, сохраняет дружеское расположение к вам, потому что вы далеки от философии?
– Я – философ? Разумеется, нет, слава Богу!
– У вас, я полагаю, предостаточно титулов. Ведь вы были на королевской службе, не так ли?
– Я отслужил пятнадцать лет. Был адъютантом маршала, мы вместе прошли Маонскую кампанию, наша дружба началась.., хм.., подождите-ка.., во время осады Филипсбурга, то есть с тысяча семьсот сорок второго по сорок седьмой год.
– Ага, прекрасно! – отвечал Бальзамо. – Так вы участвовали в осаде Филипсбурга… Знаете, я тоже там был в то время.
Старик подскочил в кресле и посмотрел на Бальзамо широко раскрытыми от удивления глазами.
– Простите, – возразил он, – сколько же вам лет, дорогой гость?
– У меня нет возраста, – отвечал Бальзамо, протягивая свой стакан Андре. Она налила ему мараскину.
Барон по-своему понял ответ гостя, подумав, что Бальзамо имеет причины скрывать свой возраст.
– Сударь! Позвольте заметить, что вы не похожи на солдата, воевавшего под Филипсбургом. Осада происходила двадцать восемь лет назад, а вы выглядите самое большее – лет на тридцать.
– О Господи, да кому из нас не тридцать лет! – небрежно бросил путешественник.
– Мне, черт возьми! – вскричал барон. – Потому что как раз тридцать лет тому назад я вышел из этого возраста.
– Андре не сводила глаз с путешественника; она находилась во власти непреодолимого любопытства. В самом деле Бальзамо с каждой минутой открывался ей новой стороной.
– Так вы, сударь, намеренно меня сбиваете или, что весьма вероятно, путаете Филипсбург с другим городом. Я Дал бы вам не более тридцати лет, – ты согласна со мной, Андре?
– Пожалуй, – отвечала та, безуспешно пытаясь вновь выдержать властный взгляд гостя.
– Да нет же, вовсе нет! – вскричал путешественник. – Я знаю, что говорю, а говорю то, что есть. Я имею в виду знаменитую осаду Филипсбурга, во время которой его сиятельство герцог де Ришелье убил на дуэли своего кузена принца де Ликсена. Это произошло в тот самый момент, когда я выбрался из траншеи, клянусь честью. Они находились на обочине дороги, по левую сторону; герцог проткнул его шпагой. Я как раз проходил мимо в ту минуту, когда он умирал на руках у принца де Депонта, сидевшего на краю траншеи; господин де Ришелье спокойно обтирал шпагу.
– Сударь! – воскликнул барон. – Клянусь честью, вы потрясли меня до глубины души. Все происходило в точности так, как вы рассказываете.
– Вы, должно быть, уже слышали от кого-нибудь об этом деле? – спокойно спросил Бальзамо.
– Да я был там, я имел честь быть секундантом господина маршала; правда, в то время он еще не был маршалом, но это не меняет дела.
– Погодите-ка, – произнес Бальзамо, пристально вглядываясь в лицо барона.
– В чем дело?
– Вы были в то время в звании капитана, не так ли?
– Совершенно верно.
– Вы служили в королевском полку легкой кавалерии, который был потом разбит под Фонтенуа?
– А вы ив Фонтенуа были? – насмешливо спросил барон.
– Нет, – спокойно отвечал Бальзамо, – к тому времени я уже был мертв.
Барон широко раскрыл глаза, Андре вздрогнула, а Никель торопливо перекрестилась.
– Позвольте мне вернуться к тому, с чего я начал рассказ, – продолжал невозмутимо Бальзамо. – Итак, вы были в форме лейтенанта легкой кавалерии, я прекрасно помню. Проходя мимо дерущихся, я обратил на вас внимание: вы держали лошадей, свою и маршала. Я к вам подошел и спросил, что происходит; вы мне ответили…
– Я?
– Ну да, черт побери, именно вы! Теперь я узнаю вас, тогда вы были шевалье, вас еще называли «малыш-шевалье».
– Тысяча чертей! – в изумлении вскричал Таверне.
– Простите, что не сразу узнал вас. За тридцать лет любой человек меняется. Итак, за маршала де Ришелье, дорогой барон!
Подняв бокал. Бальзаме залпом осушил его.
– Вы, вы видели меня в то славное время? – спросил барон. – Но это невозможно!
– Однако я вас видел, – проговорил Бальзамо.
– На главной дороге?
– На главной дороге.
– С конями?
– Вот именно.
– Во время дуэли?
– В ту самую минуту, как принц испустил дух, как я уже имел честь сообщить вам.
– Так вам, должно быть, лет пятьдесят?
– Мне достаточно лет, чтобы я запомнил вас тогда.
Барон откинулся в кресле с таким видом, будто совершенно был сбит с толку. Николь не могла сдержать улыбку.
Однако Андре вместо того, чтобы весело рассмеяться, как ее камеристка, глубоко задумалась, не сводя с Бальзамо глаз.
Можно было подумать, что Бальзамо ждал этой минуты и был к ней готов.
Резким движением поднявшись, он несколько раз окинул девушку горящим взором. Она вздрогнула, как от электрического удара.
Руки ее застыли, голова поникла, она словно против воли улыбнулась незнакомцу, затем прикрыла глаза.
Продолжая стоять, путешественник коснулся ее руки, она снова сильно вздрогнула.
– А вы, мадмуазель, – произнес он, – тоже считаете меня лжецом, потому что я утверждаю, что участвовал в осаде Филипсбурга?
– Нет, сударь, я верю вам, – едва вымолвила Андре, сделав над собой нечеловеческое усилие.
– Выходит, я горожу вздор? – вспылил старый барон. – Ах, извините, вы, сударь, часом не приведенье ли, а может, вы не более, чем тень?