Николь следила за происходившим расширенными от ужаса глазами.
– Как знать! – отвечал Бальзамо с такой важностью, что окончательно сразил камеристку.
– Нет, поговорим серьезно, господин Бальзамо, – снова заговорил барон. Казалось, он полон был решимости внести окончательную ясность в это дело. – Вам ведь должно быть больше, чем тридцать лет, верно? По правде говоря, вы выглядите моложе.
– Сударь! – обратился к нему Бальзамо. – Поверите ли вы мне, если я вам скажу что-то такое, во что и поверить-то трудно?
– Не могу вам ответить на этот вопрос, – насмешливо покачал головой барон, тогда как Андре, напротив, слушала, затаив дыхание. – Должен вас предупредить, что я крайне недоверчив.
– Зачем же в таком случае задавать мне вопрос, если вы сомневаетесь в моей правдивости?
– Ну хорошо, я готов вам поверить. Вы довольны?
– В таком случае, сударь, я могу лишь повторить то, что уже сказал. Я не только видел вас, но и был с вами знаком во время осады Филипсбурга.
– Так вы были тогда ребенком?
– Конечно.
– Вам, должно быть, было не больше пяти лет?
– Нет, сударь, мне тогда был сорок один год.
– Ха-ха-ха! – громко рассмеялся барон.
Николь эхом вторила ему.
– Я говорю совершенно серьезно, сударь, – с важностью произнес Бальзамо, – но вы мне не верите.
– Да как же можно этому верить, помилуйте! Представьте какие-нибудь доказательства!
– Но ведь это же так понятно! – продолжал Бальзамо без тени смущения. – В то время мне был сорок один год, и это правда. Я же не утверждаю, что сейчас перед вами тот же человек, каким я был в то время.
– Ха-ха! Это что-то языческое! – вскричал барон. – Кажется, был какой-то древнегреческий философ, – опять эти подлые философы, они водились во все времена! Так вот, был один древний грек, который не ел бобов, утверждая, что у них есть душа; прямо, как мой сын, который утверждает, что у негров тоже есть душа; кто это выдумал? Его имя.., э-э.., вот черт, как же его звали-то?
– Пифагор, – подсказала Андре.
– Да, да, Пифагор, – подхватил барон. – Когда-то я учился этому у иезуитов. Отец Поре заставлял меня слагать на эту тему латинские вирши, и я соперничал в этом занятии с маленьким Вольтером. Я даже помню, что отец Поре отдавал предпочтение моим стихам… Пифагор, да, да, так его звали.
– Вот видите, а кто вам сказал, что я не, мог быть Пифагором? – очень просто заметил Бальзамов – Не буду отрицать, что вы были Пифагором, – возразил барон, – да только Пифагор не участвовал в осаде Филипсбурга. Во всяком случае, я его там не видел.
– Несомненно, – сказал Бальзамо, – однако вы видели там виконта Жана де Барро, черного мушкетера, не правда ли?
– Да, да, я даже был с ним знаком.., уж он-то не был философом, хотя терпеть не мог бобов и ел их только в самом крайнем случае.
– Вот именно! Прошу вас припомнить, что на следующий день после дуэли господина де Ришелье де Барро находился в траншее рядом с вами.
– Совершенно верно. Как вы, очевидно, помните, черные мушкетеры всю неделю стояли бок о бок с легкими кавалеристами.
– Верно, но что из этого следует?
– Так вот, пули сыпались градом в тот вечер. Де Барро был в грустном настроении, он подошел к вам и попросил щепотку табаку. Вы протянули ему золотую табакерку.
– На ней была изображена женщина!..
– Совершенно верно. Она так и стоит у меня в глазах – блондинка, не так ли?
– Черт возьми! Так! – в растерянности проговорил барон. – А что было дальше?
– Дальше, – продолжал Бальзамо. – в то самое время, когда он нюхал табак, в него угодило ядро, оторвав ему голову, как в свое время господину Бервику.
– Увы, так оно и было! Бедный де Барро!
– Что ж, сударь, вы понимаете теперь, что я не только видел, но и знал вас во времена Филипсбурга? – проговорил Бальзамо. – Я и был тем самым де Барро.
Старый барон отпрянул в страхе или скорее в изумлении. Это развеселило незнакомца.
– Вы, стало быть, колдун? – вскричал барон. – Лет сто назад вас бы сожгли на костре, дорогой мой гость. О Господи, кажется, здесь уже попахивает привидениями, висельниками, – пахнет жареным!
– Господин барон, – с улыбкой возразил Бальзамо, – настоящий колдун не может быть ни сожжен, ни повешен, зарубите это себе на носу! Только дураки попадают на костер или на виселицу. Однако не довольно ли на сегодня? Я вижу, мадмуазель де Таверне засыпает? Кажется, метафизические споры и оккультные науки почти не трогают ее.
Андре не могла дольше противостоять неизвестной ей дотоле силе: она медленно поводила головой, словно цветок, чашечка которого переполнилась росой.
Услышав последние слова Бальзамо, она попыталась прогнать овладевшее ею наваждение. Андре с силой тряхнула головой, поднялась и, покачиваясь, с помощью Николь вышла из столовой.
Бальзамо внимательно следил за ней, за ее нетвердой поступью.
В ту же минуту исчезло лицо, все это время заглядывавшее через окно. Бальзамо успел узнать в нем Жильбера.
Спустя мгновение из комнаты Андре послышались громкие звуки клавесина.
После ухода Андре Бальзамо воскликнул, не скрывая торжества:
– Итак, теперь я могу повторить вслед за Архимедом:
Eureka
– Кто такой Архимед? – спросил барон.
– Один славный ученый, с которым я был знаком две тысячи сто пятьдесят лет тому назад, – отвечал Бальзамо.
Глава 7.
ЭВРИКА!
То ли бахвальство на этот раз показалось чрезмерным барону, то ли он попросту не слышал слов Бальзамо, то ли, наконец, слышал, но не слишком рассердился, чтобы вышвырнуть из своего дома странного гостя. Он провожал взглядом Андре, пока за ней не затворилась дверь. Затем, когда звуки клавесина убедили его в том, что она в соседней комнате, барон предложил Бальзамо доставить его до ближайшего города.
– У меня скверная лошадь, для нее, вероятно, это будет последнее путешествие, но туда-то она вас довезет, и вы можете по крайней мере быть уверены, что найдете подходящее место для ночлега. Это не значит, что в Таверне не нашлось бы комнаты или кровати Но я по-своему понимаю гостеприимстве. «Все или ничего» – вот мой девиз.
– Так вы меня гоните? – спросил Бальзамо, пытаясь скрыть в улыбке противоречивые чувства, охватившие его. – Стало быть, я вам надоел.
– Да нет, черт побери! Я к вам по-дружески расположен, мой дорогой. Оставить же вас здесь на ночлег означало бы, напротив, что я желаю вам зла. Я с величайшим сожалением говорю вам это, скорее для очистки совести. По правде говоря, вы мне очень нравитесь.
– Так если я вам нравлюсь, не тоните меня, я устал, и не заставляйте меня скакать на коне – вместо того чтобы вытянуться в постели. Не умаляйте своих возможностей, если, конечно, вы не хотите, чтобы я поверил, что вы плохо ко мне относитесь.
– О, если так, то вы остаетесь здесь!
Поискав взглядом Ла Бри, он заметил его в углу.
– Поди сюда, старый негодяй! – обратился он к нему. Ла Бри робко приблизился.
– Подойди ближе, черт тебя побери! Как ты думаешь, красная комната подойдет?
– Конечно, сударь, – отвечал старый слуга. – Ведь в ней живет господин Филипп, когда приезжает в Таверне.
– Может, она и годится для бедного лейтенанта, приезжающего на лето к нищему отцу, но совершенно не подходит богатому сеньору, который путешествует в карете, запряженной четверкой.
– Уверяю вас, сударь, – вмешался Бальзаме, – она мне подойдет.
Барон поморщился, словно хотел сказать: «Ну-ну, уж я-то знаю, чего она стоит».
Затем громко приказал:
– Приготовь господину красную комнату, раз уж он хочет навсегда избавиться от желания вернуться когда-нибудь в Таверне. Итак, вы хотите остаться?
– Разумеется!
– Погодите! Есть еще одно средство…
– О чем вы говорите?
– Вы ведь можете поехать не только верхом…
– Куда поехать?
– В Бар-ле-Дюк.
Бальзамо ждал, что последует за этим предложением.
– Вы ведь приехали на почтовых лошадях, не так ли?
– Несомненно, если только не сатана ими правил.