Наступила тяжелая зловещая тишина.
– Видите, Шон, что вы наделали! – произнес король среди всеобщей растерянности.
Шон с притворным сожалением потупила взор.
– Да простит меня король, – сказала она, – если страдание сестры взяло верх над самообладанием подданной!
– Какая искусная игра! – прошептал король. – Ну, хорошо, графиня, не будем таить друг на друга зло!
– Что вы, сир! Я не сержусь… Впрочем, я отправляюсь в Люсьенн, а оттуда – в Булонь.
– На побережье? – спросил король.
– Да, сир, я покидаю страну, где министр может запугать монарха.
– Сударыня! – воскликнул задетый за живое Людовик XV.
– Итак, сир, позвольте мне удалиться, дабы не выказывать долее неуважения вашему величеству.
Графиня поднялась, краем глаза следя, как воспримет это ее движение король.
Людовик XV устало вздохнул, что означало:
«Как мне все это надоело!»
Шон угадала значение вздоха и поняла, что для ее сестры опасно было бы затягивать ссору.
Она удержала сестру за платье и направилась к королю.
– Сир! Любовь, которую моя сестра испытывает к виконту, слишком далеко ее завела… Это моя ошибка – я должна ее исправить… Я со смирением умоляю ваше величество о справедливости для моего брата. Я никого не обвиняю: мудрость короля поможет свершиться правосудию.
– О Господи! Это все, чего я требую: справедливости. Но уж пусть это будет справедливость! Если человек не совершал преступления, пусть его не обвиняют в нем. Если он его совершил, пусть будет наказан.
Людовик XV смотрел на графиню, пытаясь, насколько это было возможно, вернуть ощущение приятного утра, каким оно обещало стать, а заканчивалось столь мрачно.
Графиня сжалилась над беспомощностью короля, делавшей его печальным и скучным повсюду, кроме ее апартаментов.
Она полуобернулась.
– Разве я прошу чего-нибудь другого? – с очаровательным смирением спросила она. – Не надо только закрывать глаза на мои подозрения, когда я их высказываю.
– Ваши подозрения для меня святы, графиня! – вскричал король. – Пусть только они станут более похожи на уверенность, и вы увидите… Впрочем, я думаю, есть один весьма простой способ…
– Какой, сир?
– Пусть сюда вызовут господина де Шуазеля.
– Вашему величеству хорошо известно, что он ни за что сюда не придет. Он не снисходит до того, чтобы появляться в апартаментах подруги короля. Вот его сестра, госпожа де Граммон, – это другое дело: она только этого и ждет.
Король рассмеялся.
– Господин де Шуазель берет пример с его высочества дофина, – в отчаянии продолжала графиня. – Они не желают себя скомпрометировать.
– Его высочество религиозен, графиня.
– А господин де Шуазель лицемерен, сир.
– Уверяю вас, дорогая моя, что вы будете иметь удовольствие его здесь видеть, потому что я его сейчас вызову. Так как это дело государственной важности, ему необходимо будет явиться, и мы заставим его объясниться в присутствии Шон, видевшей все собственными глазами. Мы их столкнем лбами, как принято говорить во дворце, не так ли, Сартин? Пошлите кого-нибудь за Шуазелем.
– А мне пусть принесут мою обезьянку, Доре, обезьянку! Обезьянку! – закричала графиня.
Слова, адресованные камеристке, которая убирала туалетную комнату, были услышаны в приемной, так как были произнесены как раз в ту минуту, когда дверь отворилась, выпуская лакея, посланного за г-ном де Шуазелем. Надтреснутый голос, грассируя, ответил:
– Обезьянка госпожи графини – это, должно быт», я: вот он я, бегу, бегу!
В комнату крадучись вошел маленький горбун в пышном наряде.
– Герцог де Трем! – нетерпеливо вскричала графиня. – Я вас не вызывала, герцог.
– Вы звали свою обезьянку, сударыня, – отвечал герцог, поклонившись королю, графине и г-ну де Сартину. Так как я не заметил среди придворных обезьяны безобразнее, чем я, то поспешил явиться.
Герцог рассмеялся, показывая такие длинные зубы, что графиня, не удержавшись, тоже рассмеялась.
– Мне можно остаться! – воскликнул герцог с таким видом, словно об этой милости он мечтал всю жизнь.
– Спросите короля: здесь он хозяин, ваша светлость. Герцог умоляюще посмотрел на короля.
– Оставайтесь, герцог, оставайтесь, – проговорил король, обрадовавшись возможности повеселиться. В это время лакей распахнул дверь.
– А вот и господин де Шуазель! – проговорил король, едва заметно помрачнев.
– Нет, сир, – отвечал лакей, – я от монсеньера дофина, которому необходимо поговорить с вашим величеством Графиня радостно встрепенулась: она подумала, что дофин желал с ней сблизиться. Однако все понимавшая Шон нахмурилась.
– Так где же дофин? – нетерпеливо спросил король.
– Господин дофин ожидает ваше величество у ее величества.
– Видимо, мне не суждено ни минуты отдохнуть, – проворчал король.
Впрочем, в ту же минуту он понял, что аудиенция, о которой его просил дофин, позволяла ему хотя бы на время избежать разговора с г-ном де Шуазелем. Он передумал.
– Иду, иду. Прощайте, графиня! Вы видите, как мне не везет, как меня дергают.
– Ваше величество! Вы нас покидаете? – вскричала графиня. – И это в ту самую минуту, когда должен прибыть господин де Шуазель?
– Что же вы хотите? Король – первый подневольный. Ах, если бы господа философы знали, что такое трон, особенно французский!
– Сир, останьтесь!
– Я не могу заставлять ждать дофина. И так уже поговаривают, что я отдаю предпочтение дочерям.
– Что же я скажу господину де Шуазелю?
– Ну, вы ему скажете, чтобы он пришел ко мне, графиня.
Желая избежать какого бы то ни было замечания, король поцеловал руку графине, задрожавшей от гнева, и бегом пустился бежать, как обычно, когда боялся выпустить из рук плоды победы, добытые благодаря медлительности и мещанскому хитроумию.
– Опять ускользнул! – досадуя, вскричал» графиня и всплеснула руками.
Но король уже не слыхал ее слов.
За ним захлопнулась дверь. Проходя через приемную, он сказал:
– Входите, господа, входите, графиня готова вас принять. Не удивляйтесь тому, что она печальна: ее огорчает несчастье, приключившееся с бедным Жаном.
Придворные в удивлении переглянулись: они не слыхали, что произошло с виконтом.
У многих появилась надежда, что он мертв.
Их лица приняли приличное случаю выражение. Самые оживленные из них превратились в наиболее скучающие, так придворные и вошли к графине.
Глава 25.
ЧАСОВАЯ ЗАЛА
В одной из просторных комнат Версальского дворца, носившей название Часовой залы, расхаживал розовощекий юноша с добрым взглядом, опустив руки и наклонив голову.
Он был одет в сюртук из фиолетового бархата. На его груди поблескивала брильянтовая подвеска, голубой аксельбант спускался до самого бедра; висевший на нем крест задевал при ходьбе шитую серебром белую атласную куртку.
Все, кто его видел, безошибочно узнавали его характерный профиль, строгий и вместе с тем добрый, величественный, но и улыбающийся, выдававший в нем отпрыска основной ветви Бурбонов. Молодой человек, представший пред взором наших читателей, представлял собою самый живой, но, может быть, и наиболее утрированный портрет своего знаменитого рода. В нем было отчетливо заметно фамильное сходство, – однако с оттенком вырождения, – с благородными лицами Людовика XIV и Анны Австрийской; невольно возникало впечатление, что он – последний представитель славного рода, что он не мог бы передать своему наследнику этого благородства. Проявившаяся у него в последнем колене врожденная красота неизбежно должна была переродиться в тяжелые черты лица, как если бы рисунок превратился в карикатуру.
В самом деле, у Людовика-Огюста, герцога де Берри, дофина Франции и будущего короля Людовика XVI был характерный орлиный нос, длиннее, чем у всех Бурбонов; его несколько узковатый лоб был еще меньше, чем у Людовика XV, а двойной подбородок его предка был у него таким крупным, что хотя в описываемое нами время еще не стал мясистым, но уже занимал почти треть лица.