– Вы знаете, что я не страшусь дуэли, – это видно по моим глазам, ведь правда! Ну, а что касается моей слабости, на этот счет не стоит ошибаться: эта слабость – чисто внешняя. Я бледен, это верно; однако в моих руках есть еще сила. Хотите в этом убедиться? Пожалуйста…
Бальзамо одной рукой приподнял без всяких усилий огромную бронзовую вазу, стоявшую на подставке работы Буля.
– Ну что же, сударь, я готов поверить тому, что вы рассказали о событиях тридцать первого мая. Однако вы прибегаете к уловке, пытаясь ввести меня в заблуждение тем, что ручаетесь только за этот день. Позже ведь вы тоже встречались с моей сестрой.
Бальзамо запнулся.
– Это правда, – проговорил он наконец, – я виделся с ней.
Едва прояснившись, его лицо вновь омрачилось.
– Вот видите! – вскричал Филипп.
– Что особенного в том, что я виделся с вашей сестрой? Что это доказывает?
– А то, что вы необъяснимым образом заставили ее заснуть, как это трижды случалось с ней при вашем приближении; вы воспользовались ее бесчувственным состоянием и совершили преступление.
– Я вас спрашиваю еще раз: кто вам это сказал? – вскричал Бальзамо.
– Сестра!
– Как она может это знать, если она спала?
– А-а, так вы признаете, что она спала?
– Я вам скажу больше: я готов признать, что я сам ее усыпил.
– Усыпили?
– Да.
– С какой же целью вы сделали это, если не Для того, чтобы обесчестить ее?
– С какой целью?.. Увы!.. – проговорил Бальзамо, роняя голову на грудь.
– Говорите же, говорите!
– Я хотел узнать с ее помощью одну тайну, которая была мне дороже жизни.
– Все это ваши хитрости, уловки!
– А что, именно в тот вечер ваша сестра… – спросил Бальзамо, словно отвечая своим мыслям и не обращая внимания на оскорбительные вопросы Филиппа.
–..была обесчещена? Да, граф.
– Обесчещена?
– Моя сестра ждет ребенка. Бальзамо вскрикнул.
– Верно, верно, верно! – проговорил он. – Теперь я припоминаю, что ускакал тогда, забыв ее разбудить.
– Вы признаетесь! Признаетесь! – вскричал Филипп.
– Да. А какой-то мерзавец в ту ночь – ужасную для всех нас! – воспользовался, должно быть, ее сном.
– Вам угодно посмеяться надо мной?
– Нет, я пытаюсь вас убедить в своей невиновности.
– Это будет непросто.
– Где сейчас ваша сестра?
– Там же, где вы ее тогда нашли.
– В Трианоне?
– Да.
– Я еду в Трианон вместе с вами, сударь. Филипп замер от удивления.
– Я совершил оплошность, – продолжал Бальзамо, – но я непричастен к совершенному преступлению; я оставил бедную девочку загипнотизированной. Так вот, во искупление моей вины, вполне простительной, я помогу вам узнать имя виновного.
– Кто? Кто он?
– Этого я пока и сам не знаю, – отвечал Бальзамо.
– Кто же тогда знает?
– Ваша сестра.
– Но она отказалась назвать его мне.
– Вполне возможно. А мне скажет!
– Моя сестра?
– Если бы ваша сестра назвала имя преступника, вы бы ей поверили?
– Да, потому что моя сестра – ангел чистоты. Бальзамо позвонил.
– Фриц! Карету! – приказал он явившемуся на звонок немцу.
Филипп, как безумный, метался взад и вперед по гостиной.
– Имя виновного!.. – бормотал он. – Вы обещаете, что я узнаю имя виновного?
– Сударь! Ваша шпага сломалась во время столкновения с Фрицем, – заметил Бальзамо. – Позвольте мне предложить вам взамен другую.
Он взял с кресла великолепную шпагу с золоченым эфесом и прицепил ее Филиппу на пояс.
– А как же вы? – спросил молодой человек.
– Мне оружие не понадобится, – отвечал Бальзамо. – Моя защита – в Трианоне, а защитником будете вы, как только ваша сестра заговорит.
Спустя четверть часа они сели в карету, запряженную парой отличных лошадей, Фриц пустил их в галоп, и они поскакали по Версальской дороге.
Глава 31.
ДОРОГА В ТРИАНОН
Все эти скачки, все эти объяснения заняли некоторое время. Вот почему было уже около двух часов ночи, когда Бальзамо и Филипп покинули особняк на улице Сен-Клод.
До Версаля они ехали час с четвертью, еще десять минут ушло на то, чтобы добраться от Версаля до Трианона; таким образом, лишь в половине четвертого они оказались у цели.
Когда их путешествие подходило к концу, над полными утренней свежести лесами и холмами Севра уже занималась заря. Казалось, чья-то невидимая рука поднимала прямо у них на глазах тонкую вуаль; в местечке Виль-д'Аврей и чуть дальше, в Бюке, пруды словно вспыхивали один за другим: в них, как в огромных зеркалах, отражался заалевший небосвод Наконец, вдалеке показались колоннады и крыши Версаля, горевшие в лучах еще невидимого солнца.
Время от времени то одно, то другое оконное стекло, отражавшее пылающий луч, вспыхивало и словно насквозь пронизывало своим светом утренний сиреневый туманный воздух.
Когда карета оказалась в конце улицы, ведшей из Версаля в Трианон, Филипп приказал остановиться и обратился к своему спутнику, за всю дорогу не проронившему ни слова.
– Граф! – сказал он. – Боюсь, что нам придется некоторое время подождать. Ворота Трианона открываются около пяти часов утра; если мы нарушим обычай и постучимся раньше этого времени, наше поведение может вызвать подозрение у смотрителей и сторожей.
Бальзаме ничего не отвечал – он лишь кивнул головой в знак согласия.
– Кроме того, – продолжал Филипп, – я успею за это время изложить вам некоторые соображения, появившиеся у меня дорогой.
Бальзаме поднял на Филиппа полный скуки и безразличия взгляд.
– Как вам будет угодно, сударь, – отвечал он. – Говорите, я вас слушаю.
– Вы сказали, – продолжал Филипп, – что в ту ночь, тридцать первого мая, вы доставили мою сестру к маркизе де Саверни?
– Вы имели случай сами в этом убедиться, – заметил Бальзаме, – ведь вы тогда же нанесли этой даме визит, чтобы поблагодарить ее за оказанное вашей сестре гостеприимство.
– Да, и вы прибавили, что так как один из королевских конюхов сопровождал вас от особняка маркизы до нашего дома, то есть на улицу Кок-Эрон, то не оставались с ней ни минуты наедине. Я поверил вам на слово…
– И правильно сделали.
– Однако, вернувшись мысленно к недавним событиям, я был вынужден признать, что месяц назад в Трианоне вы не могли не входить в комнату моей сестры, чтобы поговорить в ту самую ночь, когда вы каким-то образом сумели проскользнуть в сад.
– Я никогда не был в Трианоне в комнате вашей сестры, сударь.
– Выслушайте же меня!.. Видите ли, прежде чем пойти к Андре, мы должны все себе уяснить.
– Уясняйте, господин шевалье, я ничего не имею против, для этого мы и приехали.
– Подумайте хорошенько, прежде чем ответить на мой вопрос, – то, что я вам сейчас скажу, я слышал из уст своей сестры. Так вот, в тот вечер моя сестра рано легла в постель. Значит, вы застали ее в постели?
Бальзамо отрицательно покачал головой.
– Вы отрицаете? Берегитесь! – предупредил Филипп.
– Я не отнекиваюсь, сударь Вы меня спрашиваете – я отвечаю.
– В таком случае, я продолжаю спрашивать, а вы отвечайте мне.
Слова Филиппа ничуть не задели Бальзамо; напротив, он жестом дал понять молодому человеку, что внимательно его слушает.
– Моя сестра лежала в постели, – продолжал Филипп, все больше распаляясь, – когда вы поднялись к ней и заставили ее уснуть. Лежа в постели, сестра читала. Вдруг она почувствовала оцепенение, которое испытывает всегда в вашем присутствии, и сейчас же потеряла сознание. А вы говорите, что только задавали ей вопросы, а потом уехали, забыв ее разбудить. Однако на следующий день, когда она пришла в себя, – прибавил Филипп, схватив Бальзамо за руку и с силой сжав ее, – она лежала не в постели, а на полу возле софы, и была полуобнажена… Что вы ответите на такое обвинение, сударь? Только не пытайтесь увиливать от ответа!
Пока Филипп все это говорил, Бальзамо слушал его как во сне, отгоняя одну за Другой мрачные мысли, теснившиеся у него в голове.