Филипп торопливо пересек густонаселенный квартал, где он жил, чтобы поскорее выйти на совершенно безлюдные в этот час Елисейские поля.
Тронутые ржавчиной листья трепетали на верхушках деревьев; большая часть их уже облетела и устилала утрамбованные дорожки Бульвара Королевы, а крокетные мячи, никому не нужные в этот час, были укрыты пушистым ковром вздрагивавших от ветра листьев.
Молодой человек был одет, как богатый парижский буржуа: на нем был сюртук с широкими басками, штаны и шелковые чулки; он был при шпаге; его безукоризненная прическа свидетельствовала о том, что накануне он немало времени провел у цирюльника, главного источника красоты и изящества в описываемую нами эпоху.
Вот почему, когда Филипп заметил, что утренний ветер пытается расстроить его прическу и сдуть всю пудру, он обвел Елисейские поля недовольным взглядом, надеясь, что хотя бы один из наемных экипажей, предназначенных для перевозки пассажиров по этой дороге, уже отправился в путь.
Ему не пришлось долго ждать: потрепанная выцветшая разбитая карета, запряженная тощей клячей буланой масти, вскоре показалась на дороге; кучер еще издали высматривал седока среди деревьев, проницательно и в то же время угрюмо поглядывая вокруг, словно Эней, разыскивавший один из своих кораблей в Тиренском море.
Заметив Филиппа, наш Автомедон огрел сбою клячу кнутом, и карета, наконец, поравнялась с путешественником.
– Если я точно в девять буду в Версале, вы получите пол-экю, – сказал Филипп.
В девять часов Филиппу была назначена утренняя аудиенция у ее высочества – последнее ее новшество. Неуклонно стремясь к тому, чтобы освободиться из-под ига этикета, принцесса взяла за правило наблюдать по утрам за работами, которые она затеяла в Трианоне. Встречая на своем пути просителей, которым она заранее назначала встречу, она разрешала их вопросы скоро, никогда не теряя присутствия духа: она разговаривала приветливо, однако ни разу не уронив своего достоинства, а порой ей случалось и повысить тон, если она замечала, что ее доброта неверно истолкована.
Филипп сначала решил идти в Трианон пешком, потому что был вынужден соблюдать строжайшую экономию, однако самолюбие, а, может быть, только привычка, которую навсегда сохраняет военный человек: быть опрятно одетым, разговаривая со старшим, вынудила молодого человека истратить заработок целого дня, чтобы явиться в Версаль в подобающем виде.
Филипп рассчитывал вернуться пешком. Итак, патриций Филипп и плебей Жильбер, начав свой путь с противоположных концов, встретились на одной и той же ступени лестницы.
Сердце Филиппа сжалось, когда он вновь увидел не потерявший очарования Версаль, где розовые и золотые мечты совсем недавно манили его обещанием счастья. С истерзанным сердцем смотрел он теперь на Трианон, вспоминая о своем несчастье, о своем позоре. Точно в девять он уже прохаживался вдоль небольшой клумбы недалеко от резиденции, сжимая в руке приглашение на аудиенцию.
На расстоянии примерно ста футов он увидел ее высочество; она беседовала с архитектором, кутаясь в соболью накидку, хотя было не очень холодно; юная принцесса в крохотной шапочке, в каких изображены обыкновенно дамы на полотнах Ватто, отчетливо выделялась на фоне живой изгороди еще зеленых деревьев. Несколько раз ее серебристый звонкий голосок долетал до Филиппа и пробуждал в нем чувства, которые, как правило, способны вытеснить из раненого сердца печаль.
Несколько человек, которым была, как и Филиппу, милостиво назначена аудиенция, один за другим стали подходить к дверям резиденции; дворецкий по очереди вызывал их из приемной. Появляясь на дорожке, по которой расхаживала принцесса в сопровождении Мика, эти господа удостаивались ласкового слова Марии-Антуанетты или, в виде особой милости, могли обменяться несколькими словами с ней наедине.
Потом принцесса продолжала прогулку в ожидании следующего просителя.
Филипп ждал, пока пройдут все просители. Он уже видел, как взгляд ее высочества несколько раз останавливался на нем, словно она пыталась его вспомнить. Он краснел, изо всех сил стараясь выглядеть скромным и терпеливым.
Наконец дворецкий подошел и к нему, чтобы узнать, не хочет ли он тоже представиться, принимая во внимание то обстоятельство, что ее высочество скоро возвратится в свои покои, после чего не будет никого принимать.
Филипп устремился навстречу принцессе. Она не сводила с него глаз все время, пока он преодолевал разделявшее их расстояние в сто футов; выбрав подходящий момент, он почтительно поклонился.
Ее высочество обратилась к дворецкому с вопросом:
– Как зовут господина, который сейчас кланяется?
Дворецкий заглянул в список приглашенных и ответил:
– Господин Филипп де Таверне, ваше высочество.
– Да, да, верно, – молвила принцесса. Она еще пристальнее и не без любопытства посмотрела на Филиппа.
Тот ожидал, почтительно склонив голову.
– Здравствуйте, господин де Таверне! – обратилась к нему Мария-Антуанетта. – Как себя чувствует мадмуазель Андре?
– Плохо, ваше высочество, – отвечал молодой человек. – Однако моя сестра будет счастлива, когда узнает, что ваше высочество изволили интересоваться ее здоровьем.
Принцесса ничего не отвечала. Она вглядывалась в осунувшееся и побледневшее лицо Филиппа, догадываясь об его страданиях; в юноше, на котором было скромное партикулярное платье, она с трудом угадывала блестящего офицера, первым встретившего ее когда-то на французской земле.
– Господин Мик! – проговорила она, обратившись к архитектору, – мы с вами уговорились, как должна быть украшена бальная зала? Мы также можем считать решенным вопрос о посадках в ближнем лесу. Простите, что я так надолго задержала вас на холодном ветру.
Таким образом, она его отпускала. Мик отвесил поклон и удалился.
Ее высочество тотчас кивнула всем ожидавшим ее на некотором расстоянии придворным, и они немедленно исчезли. Филипп решил, что приказание относится и к нему: сердце его заныло. Однако, проходя мимо него, принцесса обратилась к нему:
– Так вы говорите, сударь, что ваша сестра больна?
– Если не больна, ваше высочество, то совершенно обессилена.
– Обессилена? – с удивлением переспросила принцесса. – Она же была совершенно здорова!
Филипп поклонился. Юная принцесса еще раз посмотрела на него испытующим взглядом, который можно было бы назвать орлиным взором. Помолчав некоторое время, она продолжала:
– Я бы хотела пройтись немного, сегодня холодный ветер.
Она сделала несколько шагов. Филипп остался стоять на месте.
– Почему же вы не идете за мной? – спросила, оборачиваясь, Мария-Антуанетта.
Филипп в два прыжка нагнал ее.
– Почему вы раньше не предупредили пеня о состоянии мадмуазель Андре? Ее судьба мне небезразлична.
– Ваше высочество только что сказали… Вашему высочеству была небезразлична судьба моей сестры… Но теперь…
– Она и теперь меня, разумеется, интересует… Впрочем, мне кажется, что мадмуазель де Таверне преждевременно оставила у меня службу.
– Это было необходимо, ваше высочество! – едва слышно отвечал Филипп.
– Что за отвратительное слово: необходимо!.. Объясните, что это значит, сударь. Филипп молчал.
– Доктор Луи мне сказал, – продолжала ее высочество, – что воздух Версаля вреден для здоровья мадмуазель де Таверне, что она поправится, поживя немного в родном доме… Вот все, что он мне сообщил; ваша сестра только однажды побывала у меня перед отъездом. Она была бледна, печальна; должна признаться, что во время нашей последней встречи она выказала мне большую преданность: она просто заливалась слезами!