– Искренними слезами, ваше высочество, – заметил Филипп, сердце которого отчаянно билось в груди, – она и сейчас продолжает оплакивать разлуку с вами.
– Мне показалось, – прибавила принцесса, – что ваш отец насильно заставил свою дочь переехать ко двору; вот почему, видимо, бедное дитя заскучало по родному дому, испытывая к нему привязанность…
– Ваше высочество! – поспешил вставить Филипп. – Моя сестра привязана только к вам.
– Она страдает… Что же это за странная болезнь, которую воздух родной стороны должен был вылечить, а вместо этого только усилил страдания нашей больной?
– Мне, право, неловко отнимать у вашего высочества время… – молвил Филипп, – болезнь моей сестры представляет собой глубокую печаль, которая привела ее в состояние, близкое к отчаянию. Мадмуазель де Таверне привязана в этом мире только к вашему высочеству и ко мне. Впрочем, последнее время она стала очень религиозна. Я имел честь испросить у вашего высочества аудиенцию в надежде на вашу помощь в исполнении желания моей сестры.
Принцесса подняла голову.
– Она хочет уйти в монастырь? – спросила Мария-Антуанетта.
– Да, ваше высочество.
– И вы допустите это? Ведь вы любите бедную девочку?
– Тщательно все взвесив, ваше высочество, я сам посоветовал ей это сделать. Я так люблю сестру, что мой совет не может у кого бы то ни было вызвать подозрение. Вряд ли меня можно обвинить в алчности. От заточения Андре я не буду иметь никакой выгоды: у нас с ней ничего нет.
Принцесса остановилась и украдкой еще раз взглянула на Филиппа.
– Вот об этом как раз я и пыталась у вас узнать, а вы не пожелали меня понять. Вы ведь небогаты?
– Ваше высочество…
– К чему эта ложная скромность, речь идет о счастье бедной девочки… Ответьте мне откровенно, как честный человек… А в вашей честности я не сомневаюсь.
Филипп встретился глазами с принцессой и выдержал ее взгляд.
– Я готов вам ответить, ваше высочество, – обещал он.
– Ваша сестра вынуждена оставить свет по причине бедности? Пусть сама скажет! Господи! До чего же принцы крови – несчастные люди! Бог наделяет их добрым сердцем, чтобы они пожалели обездоленных, но лишает их способности проникать в чужие тайны и узнавать о несчастье, скрытом под покровом скромности. Отвечайте же откровенно: все дело только в этом?
– Нет, ваше высочество, – твердо выговорил Филипп, – дело не в этом. Просто моя сестра хотела бы поступить в монастырь Сен-Дени, а у нас есть только треть необходимой для этого суммы.
– Взнос составляет шестьдесят тысяч ливров! – воскликнула принцесса. – Значит, у вас только двадцать тысяч?
– Около того. Однако нам известно, что вашему высочеству достаточно сказать одно слово, чтобы послушница была принята без всякого взноса.
– Разумеется, это в моих силах.
– Это единственная милость, о которой я осмеливаюсь просить ваше высочество, если, конечно, вы уже не обещали кому-нибудь еще свое ходатайство перед ее высочеством Луизой Французской.
– Полковник!
Вы меня удивляете! – проговорила в ответ Мария-Антуанетта. – Как, будучи моим приближенным, можно было скрывать, что вы без средств! Ах, полковник, это дурно с вашей стороны меня обманывать!
– Я не полковник, ваше высочество, – тихо проговорил Филипп. – Я лишь верный слуга вашего высочества.
– Вы не полковник? С каких это пор?
– Я никогда им не был, ваше высочество.
– Король в моем присутствии обещал полк…
– Назначение так и не было отправлено.
– Но вы же были на службе…
– Я ее оставил, ваше высочество, впав в немилость его величества.
– Почему?
– Не знаю.
– Ах, эти придворные интриги!.. – глубоко вздохнув, молвила принцесса.
Филипп печально улыбнулся.
– Вы – ангел, посланный Небом, ваше высочество. Я очень сожалею, что не состою на службе при французском дворе и потому не имею возможности умереть за вас.
Принцесса так сверкнула глазами, что Филипп закрыл лицо руками. Ее высочество даже не пыталась его утешить или отвлечь от грустных мыслей. Замолчав и почувствовав стеснение в груди, она нервным движением сорвала несколько бенгальских роз и теперь в задумчивости обрывала их лепестки.
Филипп пришел в себя.
– Покорнейше прошу меня простить, ваше высочество, – молвил он.
Мария-Антуанетта ничего не ответила.
– Ваша сестра может хоть завтра поступить в Сен-Дени, – отрывисто проговорила она. – А вы через месяц получите полк. Такова моя воля!
– Ваше высочество! Прошу вас выслушать мои последние объяснения. Моя сестра с благодарностью принимает благодеяние из рук вашего высочества, я же вынужден отказаться.
– Вы отказываетесь?
– Да, ваше высочество. Я был опозорен при дворе. Враги, виновные в моем позоре, найдут способ ударить еще сильнее, когда увидят, что я поднялся выше прежнего.
– Как? Даже несмотря на мое покровительство?
– Вот именно из-за вашего милостивого покровительства, ваше высочество…
– Вы правы, – побледнев, прошептала принцесса.
– И кроме того, ваше высочество, нет.., я совсем забыл, разговаривая с вами, что на земле больше нет для меня счастья… Я забыл, что, возвратившись в тень, я не Должен больше выходить на свет. Оказавшись в тени, человек должен молиться и предаваться воспоминаниям.
Филипп так трогательно произнес эти слова, что принцесса вздрогнула.
– Придет день; – молвила она, – когда я во всеуслышание скажу то, о чем сейчас могу только подумать. Итак, ваша сестра поступит в Сен-Дени, как только пожелает.
– Благодарю вас, ваше высочество, благодарю.
– А вы.., можете попросить меня, о чем угодно.
– Ваше высочество…
– Такова моя воля!
Филипп увидел, что принцесса протягивает ему руку в перчатке, застыв, словно в ожидании. Возможно, это был всего-навсего повелевающий жест.
Он опустился на колени, взял руку принцессы и припал к ней губами; сердце его переполнилось счастьем и затрепетало.
– О чем же вы просите? – спросила принцесса, оставив от волнения свою руку в руках Филиппа.
Филипп склонил голову. Горькие мысли захлестнули его, словно терпящего бедствие во время бури… Несколько мгновений он продолжал стоять не двигаясь и не проронив ни слова. Потом встал и, побледнев, с потухшим взором, проговорил:
– Паспорт, чтобы иметь возможность покинуть Францию в тот самый день, как моя сестра поступит в монастырь Сен-Дени!
Принцесса отпрянула, словно в испуге. Видя страдания молодого человека, которые она вполне понимала, а возможно, и разделяла, она могла только выговорить еле слышно:
– Хорошо. – И скрылась в аллее, обсаженной кипарисами, ветки которых оставались вечнозелеными и служили украшением гробниц.
Глава 41.
БЕЗОТЦОВЩИНА
Приближался день родов, день позора. Несмотря на участившиеся посещения доктора Луи, несмотря на заботливый уход и утешения Филиппа, Андре час от часу становилась все мрачнее, словно осужденная в ожидании смертной казни.
Несколько раз несчастный брат заставал Андре задумчивой и вздрагивавшей от малейшего шума… Глаза ее оставались сухими… Она могла по целым дням не проронить ни слова, потом вдруг стремительно вскакивала, начинала ходить по комнате, пытаясь, подобно Дидону, отделаться от себя, от изводившей ее боли.
Наконец наступил вечер. Филипп, заметив, что она побледнела сильнее обыкновения, послал за доктором с просьбой, чтобы он зашел в тот же вечер.
Это произошло двадцать девятого ноября. Филипп изо всех сил старался заинтересовать Андре разговором и как можно дольше ее задержать; он принялся обсуждать с ней не очень веселые и весьма интимные вопросы, которых девушка очень боялась, как раненый боится грубого прикосновения к своей ране.