“Я возвращался полный энергии, полный новых идей, – говорит он, – жадный до новых событий, и спрашивая самого себя – не было ли в этом непреодолимом призвании, которое я чувствовал в себе, быть отважным мореходом, еще новых, не замеченных мною горизонтов? И я видел уже эти горизонты сквозь неясный и отдаленный туман будущности”.
После этого перелома в своей жизни Гарибальди не мог уже заниматься торговлей; он горел желанием сделать что-нибудь для Италии и с этою целью отправился в Марсель, где жил в то время Мадзини. Туманные грезы, навеянные уроками Арены, начинали принимать определенные очертания.
По приезде в Марсель в 1831 году Гарибальди познакомился с Мадзини. Сын доктора, человека выдающегося по образованию и нравственным качествам, Джузеппе Мадзини вырос в среде, где, так сказать, с молоком матери всосал в себя идеи о независимости Италии. Окончив университетское образование, он выбрал для распространения своих идей литературное поприще как, по его мнению, единственно пригодное для этой цели. Выступая в литературе в переходную эпоху борьбы классицизма с романтизмом, он прежде всего постарался выяснить себе обязанности итальянского писателя и следующим образом определил их:
“Изучать наши исторические воспоминания, забытые или непонятые сочинения наших великих людей, стремления итальянского народа в прошедшем; говорить итальянской молодежи о величии ее предков, рассказывать историю их падения и его причины; пробуждать уважение к людям, пострадавшим за исполнение своего долга, и презрение к изменившим ему из любви к материальным наслаждениям; внушать, что только нравственные основы могут создать великий народ, проповедовать любовь мужчины и женщины в равноправном союзе – такова обязанность писателя наших дней”.
Достаточно прочитать эти строки, так удивительно гармонировавшие с настроением Гарибальди, чтобы сказать с уверенностью, что, познакомившись друг с другом, Мадзини и Гарибальди не могли не сделаться друзьями. В то время Гарибальди было 24 года; Мадзини был годом моложе, но далеко старше его политическою опытностью и образованием. Несмотря на свои 23 года, он уже успел многое перенести, много поработать на пользу родины.
Литературные занятия не могли долго удовлетворять Мадзини. Стремясь расширить круг своей деятельности, он поступил в общество карбонариев, где вскоре получил степень магистра, а затем в непродолжительном времени и высший ранг. За свою принадлежность к обществу Мадзини подвергался преследованию властей и, будучи еще почти юношей, должен был оставить отечество. С тех пор он постоянно вел жизнь скитальца. Вскоре, однако, последовало для него разочарование в карбонариях, и он разошелся с ними. Мадзини упрекал их в выборе вождей среди высших классов, в пренебрежении к массе народа, в отсутствии положительных идеалов, в служении лишь свободе и независимости при полном игнорировании равенства, в излишней формалистике и театральности, и, наконец, в монархизме. Во всем этом он видел признаки разложения и взамен составил собственный план нового общества “Молодая Италия”, включая в этот план программу не только политического преобразования, но и коренных изменений в нравственном и религиозном строе общества.
К тому времени, когда Мадзини познакомился с Гарибальди, он только что основал общество “Молодая Италия” и начал издавать журнал под таким же названием. Программа его заканчивалась рядом следующих положений, приводимых нами в кратком извлечении: 1) итальянскую нацию составляют все итальянцы; 2) “Молодая Италия” должна быть республиканскою и единою; 3) члены “Молодой Италии” не должны забывать, что без нравственных основ нет гражданина; 4) средства “Молодой Италии” – воспитание и восстание; 5) вначале для успеха восстания необходима диктаторская власть.
Гарибальди, сразу поддавшийся влиянию Мадзини, всецело примкнул к этой программе и вступил в “Молодую Италию”. Таким образом, сошлись эти два человека – натуры диаметрально противоположные. Фанатик и аскет, Мадзини все силы своего духа вложил в одну, безраздельно поглотившую его идею; мягкости и терпимости Гарибальди, всегда легко угадывавшего малейшее движение чужой души, он противопоставлял суровую непреклонность, которой напоминал фанатического сектанта. Мадзини жил постоянно в сфере общих идей и редко спускался с высоты своего идеала к фактам действительности; Гарибальди был создан для жизни среди себе подобных, на страдания и радости которых так легко отзывалось его чуткое сердце. Если впоследствии Гарибальди стал идолом своего народа благодаря неиссякаемому источнику любви и сострадания к ближним, если в тяжелой и полной лишений жизни его согревали отраженные лучи того самого пламени, которое теплилось в душе героя, то железный характер Мадзини, необычайная сила его ума и непоколебимая вера в свою идею сделали его единственным, всеми признаваемым главою движения, santo maestro (святой учитель), как его называли. По одному его слову люди шли на виселицу, под расстрел и гибли в казематах. Такою личностью не мог не увлечься восторженно настроенный молодой Гарибальди. При первом же знакомстве он предложил Мадзини свои услуги, уверяя, что на него можно положиться.
В то время Мадзини был занят организацией так называемой сен-жюльенской экспедиции. Гарибальди взял на себя миссию вербовать на море сторонников революции; с этою целью он поступил во флот на государственную службу, причем действовал так успешно, что фрегат “Эвридика”, на котором он служил, готов был примкнуть к восстанию. Ядро заговора группировалось вокруг Мадзини в Женеве, куда он принужден был удалиться из Марселя по настоянию французских властей. Оттуда условлено было ожидать сигнала, и тогда две колонны должны были одновременно проникнуть с разных сторон в Пьемонт. Начальником экспедиции был выбран польский генерал Раморино. Мадзини не одобрял этого выбора, но должен был уступить общему желанию. Скоро обнаружилось, насколько он был прав.
Раморино не верил в успех экспедиции и бесконечными проволочками более чем на год затянул ее осуществление. Когда, наконец, по настоянию Мадзини войска выступили в поход, Раморино, вместо того, чтобы направиться согласно условию в деревню Сен-Жюльен, стал без цели бродить вокруг Женевского озера. Тогда Мадзини, потеряв терпение, сам примкнул к отряду Раморино, чтобы следить за действиями генерала. Но болезнь свалила его в ту минуту, когда он готовился сразиться с правительственными войсками, окружившими отряд. Оказалось, что весть о заговоре успела достигнуть правительства, и дело Мадзини было проиграно. Одна из колонн была задержана швейцарскими войсками, а другая – частью взята в плен, частью рассеяна.
Между тем Гарибальди, находившийся на своем судне, ждал условленного сигнала с суши. Но время проходило, не принося с собою ожидаемых вестей; тогда Гарибальди предоставил фрегат на попечение других, а сам в легком челноке отправился в Геную. Причалив к таможне, он поспешил на площадь Сарзана, где находились казармы для жандармов и откуда должно было начаться восстание. Пробыв на площади около часу в бесплодном ожидании, Гарибальди узнал наконец, что экспедиция не удалась и что некоторые лица уже арестованы. Вскоре на площади стали появляться правительственные войска. Для Гарибальди представлялся единственный исход – немедленное бегство. Он укрылся у одной торговки фруктами и рассказал ей обо всем. Добрая женщина спрятала его в комнате за лавкой, и к вечеру, переодетый в крестьянское платье, медленной походкой, как бы для прогулки, он вышел из города. Избегая большой дороги, перебираясь через плетни и заборы, пуская в ход все свои гимнастические навыки, он на десятые сутки ночью благополучно добрался до Ниццы и пришел прямо к тетке, не желая неожиданным появлением испугать свою мать. Пробыв целый день в Ницце, он на следующую ночь отправился в дальнейший путь по направлению к Марселю. Его сопровождали двое товарищей. Подойдя к Вару, они заметили, что вода в нем вследствие последних дождей сильно поднялась. Переправа через Вар очень опасна и в обыкновенное время, а тем более в половодье. Но Гарибальди не мог медлить; простившись со своими товарищами, он вплавь переплыл бурную реку. Это был геройский подвиг для всякого другого, но не для Гарибальди. Выйдя на берег, он прямо подошел к пограничной страже и объявил, кто он и зачем бежал из Генуи. Его арестовали немедленно и в ожидании дальнейших распоряжений из Парижа отправили под конвоем в Драгиньян. Здесь его ввели в комнату на втором этаже с окном, выходившим в сад. Делая вид, что хочет полюбоваться пейзажем, он смерил глазами расстояние до земли и, недолго думая, выпрыгнул из окна. В то время как менее ловкие таможенные надсмотрщики делали большой круг по лестнице, Гарибальди уже очутился на дороге и побежал к горам. Он не знал дороги в Марсель, но опытный моряк всегда определит по звездам, какого направления следует держаться. Придя на другой день в лежавшую по пути деревню, Гарибальди зашел в гостиницу, где нашел хозяина с хозяйкой за ужином. Ему предложили место за столом. Между гостем и хозяевами завязалась беседа, и Гарибальди рассказал своим добродушным слушателям, каким образом он добрался до их деревни и как избежал смерти на родине и тюрьмы во Франции. Испуганный хозяин заявил, что, к сожалению, должен арестовать его. На это Гарибальди ответил, что спешить с арестом нет надобности, так как он еще голоден, и спокойно продолжал есть. Между тем в гостиницу собрались обычные посетители. Хозяин перестал говорить об аресте, но продолжал зорко следить за своим подозрительным гостем. Желая успокоить его хотя бы с одной стороны, Гарибальди нарочно зазвенел несколькими экю, находившимися у него в кармане. Затем, выбрав минуту, когда один молодой человек при общих криках “браво” только что кончил модную тогда песню, подошел к окружавшим певца слушателям со стаканом в руке. “Теперь моя очередь, господа!” – сказал он и запел переложенные на музыку стихи Беранже, у Гарибальди был прекрасный тенор, и песня вызвала общий восторг. По всей гостинице раздавались крики: “Да здравствует Беранже, да здравствует Франция, да здравствует Италия!” Вся ночь прошла в пении, а на рассвете компания дружески проводила певца в дальнейший путь. “Беранже умер, – замечает Гарибальди, – конечно, не зная об услуге, которую он мне оказал!”