Выбрать главу

МАКС ГАЛЛО

ДЖУЗЕППЕ ГАРИБАЛЬДИ

*

Перевод с французского

Оленич-Гнененко М. Д.

© Librairie Arthéme Fayard, 1982

© Перевод: Оленич-Гнененко М. Д., 1998

© Оформление: Издательство

«Феникс», 1998

Прекрасной. Ницце,

Джузеппе Верди, и

Че Гевара.

«Я завещаю: мою любовь к Свободе и Правде; мою ненависть к тирании и лжи».

Джузеппе Гарибальди, «Политическое завещание» (1871)

Увертюра

ЖИЗНЬ — ОПЕРА

Лицо и взгляд этого человека не лгут. В двадцать пять лет, когда он всего-навсего моряк, путь которого лежит от одного берега Средиземного моря до другого, из Ниццы в Константинополь, и уходит за пределы Босфора к портам Черного моря или Азовского, Одессе и Таганрогу, он пристально смотрит на своего собеседника, удивительно внимательно и серьезно. Его карие, глубоко посаженные глаза окружены мелкими морщинками, часто встречающимися у тех, кто в открытом море подолгу всматривается в горизонт.

В старости взгляд его — из-под седых бровей — останется прежним, прямым и почти таким же ясным.

Впрочем, с 1830-го по 1880 год, за половину столетия, бывшего временем революций, через которое он прошел, участвуя в стольких событиях, что его легче представить себе героем романа, чем подлинным историческим лицом, черты его мало изменились.

У него были светлые, довольно длинные волосы и кудрявая бородка. Когда он расхаживает по палубе корабля, в его облике есть что-то от красоты дерзкого романтика начала века, одного из тех, кто на гребне событий отправлялся завоевывать жизнь. У него большой открытый лоб, правильные черты лица. Его одухотворенность столь очевидна, что этого моряка легко принять за поэта или писателя. Но тело его, закаленное физическим трудом, мускулисто. У него широкие плечи и торс. Этот молодой человек, подбородок которого, скрытый бородкой, несколько слабоват, что свидетельствует о склонности к колебаниям, по складу своему человек действия. И прежде всего действия.

Джузеппе Гарибальди недаром родился в Ницце.

С детства он привык бороться с волнами, перепрыгивать с валуна на валун, взбираться на скалы, тянуть перлинь[1], прыгать с палубы тартаны[2] на портовую пристань. Его ловкость — плод этого отрочества, деятельного, озаренного ярким солнцем, пронизанного упругим ветром, в ореоле морских брызг.

Даже незадолго до смерти, когда ему семьдесят пять, он стар, скован ревматизмом и вынужден опираться на трость, чтобы пройти какие-то несколько метров, когда все его жизненное пространство — его, объездившего мир от Монтевидео до Кантона, от Палермо до Нью-Йорка, от Манилы до Рио, — ограничено клочком земли — площадкой перед домом на маленьком средиземноморском островке Капрера, даже теперь он держится гордо. Его лицо, ни одна черта которого не утратила своей четкости, обрело царственную властность. Белоснежная седина волос и бороды делает ее еще заметнее. Лоб Открыт еще больше, чем прежде, щеки впали, кожа, совсем недавно темная от загара, бледна как мрамор. Однако после пятидесяти лет бурной жизни — никаких существенных перемен. Та же твердость, та же решительность, та же гордость — в лице, во взгляде, во всей осанке.

О молодом человеке, садившемся в 1835 году на корабль, отплывающий в Южную Америку, можно было сказать: вот, кто хочет быть творцом своей судьбы и готов вступить в схватку с жизнью.

Можно только восхищаться бесстрашием и мужеством человека, организовавшего в 1860 году — когда ему уже перевалило за пятьдесят — вместе с тысячью соратников поход, чтобы освободить и завоевать Королевство обеих Сицилий, Палермо и Неаполь. И Жорж Санд говорила в то время о нем, как о «железном человеке с пламенной душой».

Но и о старике Гарибальди, даже ничего не зная о пройденном им пути и его славе, — пускай закутанный в свое серое пончо он похож на карерского пастуха, — любой, встретившись с его взглядом, видя посадку головы, движения, мягкие и вместе с тем повелительные, сказал бы, что это человек гордый, человек, не сломленный жизнью.

Один из тех, кто идет навстречу своей судьбе так же смело, как форштевень корабля рассекает море.

Это лицо, взгляд, весь облик, ощутимое присутствие Джузеппе Гарибальди никогда не следует забывать.

Есть исторические деятели, чья внешность не имеет значения. Это монархи, окруженные тайной, диктаторы, изолировавшие себя от мира, прячущиеся в тени своих дворцов. Они правят издали и сверху — указами. И эта пустота, это физическое отсутствие, к которому они стремятся, показываясь толпе только в очень редких случаях, также содействует их власти. Народ их не видит и представляет себе великолепными или чудовищными. Народ их боготворит или страшится: они становятся идеалом или кошмаром.

Но внешний облик Джузеппе Гарибальди играет важную роль.

Всем известно, что он сам создал себе сценический костюм: красная рубашка, небрежно завязанный шейный платок, тоже красный, белое или серое пончо, вышитая шапочка, придерживающая волосы, или фетровая шляпа с загнутыми полями — все это должно было выделить его, сделать заметным на поле боя или на скамье парламента, итальянского или французского; не узнать его было невозможно.

Весь мир запомнил его таким. Так запоминается популярная оперная ария, которую напевают на разных континентах. Он жил и сражался в Южной Америке, конечно же, в Италии, во Франции. Но он побывал также на Дальнем Востоке, в Тунисе и Турции, в России и Австралии, жил в Лондоне и Нью-Йорке. Редко национальный герой, чье имя связано с объединением его страны, Италии, был до такой степени космополитом, любимым или ненавидимым с одинаковой силой на своем родном полуострове и в чужих краях.

Гравюры и эстампы в миллионах экземпляров рассказывают о его подвигах. В сериях «Жизнь Гарибальди в рисунках» он спасается во время кораблекрушения у берегов Рио-Гранде-до-Суль, предлагает свою шпагу правителю Уругвая, входит в Ком, восторженно встречаемый народом, или стоит на коленях, держа на руках тело умершей жены, в то время как его товарищ копает ей могилу.

«Есть имена, которые в силу романтических обстоятельств становятся ближе людям из деревни, — пишет Жорж Санд в 1859 году, — и я не была удивлена, увидев портрет Гарибальди у набожных горцев в Белее и Севеннах. Этот знаменитый искатель приключений, которого некоторые боязливые умы представляют себе бандитом, стоит у них рядом с образами святых».

«А почему бы и нет? — продолжает Жорж Санд. — Почему бы ему не занять места среди покровителей бедного люда, ему, ставшему для итальянского народа провозвестником новой веры? Разве его речи порой не напоминают первых христиан?»

Англичане, обычно такие сдержанные, когда Гарибальди посетил их в 1864 году, устроили ему прием, который никогда не оказывали ни одному иностранцу: ни рабочие Манчестера принцу де Галль, ни лондонские толпы архиепископу Кентерберийскому, ни Пальмерстону в Гладстоне, — восторг был всеобщим. Все хотели «прикоснуться» к герою.

Популярность Гарибальди была так велика, что в Париже, Лондоне, а затем и в Соединенных Штатах появились «игрушки Гарибальди»: трубки, чернильницы, календари, фарфоровые статуэтки, воспроизводящие его силуэт; вино Гарибальди, плащ Гарибальди, блуза Гарибальди. И, конечно же, песни и поэмы.

Гарибальди сам способствовал созданию собственной легенды. Он написал много вариантов своих «Мемуаров», затем три автобиографических романа.

вернуться

1

Перлинь — трос (мор.). — Прим. перев.

вернуться

2

Тартана — одномачтовое судно (итал.). — Прим. перев.