Воспоминания Гарибальди об «этих прекрасных минутах» полны ностальгии: «Я ехал верхом и рядом со мной была женщина моего сердца, достойная всеобщего восхищения… Какое имело значение то, что у меня не было другой одежды, кроме той, которая была на мне? И то, что республика, которой я служил, была бедна и никому не могла заплатить ни копейки? У меня были сабля и карабин, лежавшие передо мной на седле… Моим сокровищем была моя Анита, не меньше меня преданная священному делу народов и жизни, полной приключений».
«[…] как бы там пи было, будущее нам улыбалось; и чем более дикими оказывались огромные американские пустыни, тем они были прекраснее. И потом мне казалось, что своим участием в различных опасных военных операциях я исполнил свой долг и заслужил уважение воинственных сыновей континента».
Ему пришлось сражаться, имея в своем распоряжении случайных людей, «солдат удачи», которых невозможно удержать надолго вместе. Близко столкнувшись с Бенто Гонсальвесом, видя его нерешительность, он пришел к выводу: «Когда готовишься к атаке, нужно все тщательно взвесить, но когда решение принято, использовать все силы, находящиеся в твоем распоряжении, до последних резервов».
Он оценивает мужество одних, трусость — многих и взвешивает последствия недисциплинированности. Так как напившиеся солдаты были неспособны драться, ему пришлось пережить «постыдное отступление, почти бегство».
В Такуари, в Сао-Хосе-де-Норте он плачет от досады и бешенства, рядом с ним всего несколько человек, — около сорока, — все, что осталось от «гордой пехоты либеральных сил». Плохо подготовленные военные операции, разочарования, враждебность.
В 1840 году — ему тридцать три года — Гарибальди знает, что на войне, как и в политике, — все непросто. Рио-Гранде-до-Суль — республику, о которой он так мечтал, — раздирают противоречия между враждующими фракциями. Президент Гонсальвес — не тот полководец, который смог бы оправдать надежды. Его режим — скорее правление касты богатых гаучо[14], а не воплощение воли всего народа.
16 сентября 1840 года Анита произвела на свет в маленькой деревне мальчика, которого Гарибальди в память о герое Модены назвал Менотти.
Нужно, чтобы он жил, а у Гарибальди его не во что завернуть, кроме шейного платка. Он уезжает один, чтобы раздобыть еду и одежду, путь труден, вода доходит коню до брюха; удается ускользнуть от имперских солдат, но когда он возвращается, Аниты нет:
«…она была вынуждена тоже бежать, через двенадцать дней после родов, положив ребенка перед собой на седло».
Он ее находит, и отступление продолжается.
Первобытная жизнь. Гарибальди строит хижину, объезжает лошадей.
Жизнь настороже, полная опасности, постоянная угроза попасть в засаду. Партизанская жизнь или, чтобы лучше выразить соответствие одного века другому, жизнь герильеро в лесу. Приходится преодолеть Матос, чтобы оказаться, наконец, в маленьком городе, Крус-Альта, на высоком плато. Оттуда добраться до Сао-Габриэля, устать до изнеможения и узнать, что Луиджи Россети, последний друг, оставшийся в живых, тоже умер.
«Увы! — пишет Гарибальди. — Нет уголка земли, где бы ни покоились кости великодушного итальянца».
Смерть Россети была для Гарибальди последним ударом. Он чувствует необходимость переменить жизнь. У него есть жена и сын. И вдруг «множество вещей, отсутствия которых я никогда прежде не ощущал, мне стали необходимы». Крыша над головой, минимум стабильности и денег.
В это время произошла его встреча с Анзани, карбонарием, эмигрантом, сражавшимся с оружием в руках на баррикадах в Париже в июле 1830 года. Этот товарищ по борьбе, быстро ставший другом, рассказал ему о том, что Мадзини в Англии пытается реорганизовать «Джовине Италия», открыв доступ в нее рабочим. Он рассказал о научном конгрессе, состоявшемся в Пизе в прошлом, 1839 году, в котором приняли участие ученые со всей Италии. Собралось четыреста человек. В кулуарах много говорилось об объединении Италии, завязались связи, много обещавшие в будущем.
Анзани напомнил Гарибальди родной полуостров, в котором жизнь шла своим чередом и звучали новые мелодии нового воскресения. В 1840-м состоялось представление первой оперы Джузеппе Верди.
Гарибальди только острее почувствовал изоляцию, в которой провел «шесть лет, полных лишений и испытаний, вдали от общества, друзей и родных». Он, полный нежной, восторженной привязанности к матери и своей семье, уже несколько лет ничего о них не знает.
«В огне сражений, — признается он, — мне удавалось заглушить мою привязанность к ним, но в моей душе она была по-прежнему жива».
Итак, он хочет добраться до морского порта Монтевидео, города, где, как он знает, много итальянцев. Оттуда он сможет, если захочет, вернуться в Италию, домой, в Ниццу.
«Я попросил разрешения у президента Гонсальвеса уехать из Рио-Гранде в Монтевидео. Он дал мне такое разрешение», — уточняет Гарибальди. Он не дезертирует. Ему даже дают стадо быков в девятьсот голов: в Монтевидео это даст возможность жить, не зная нужды. При условии, что их удастся туда довести.
Разлив Рио-Негро, отсутствие опыта, бесчестность нанятых для этого людей приведут к тому, что стадо разбежится. Вскоре от него останется только триста голов, и Гарибальди поймет, что лучше «куереар» — убить и сохранить шкуры.
Проведя месяц в пути, Гарибальди вернулся в Монтевидео всего лишь с несколькими шкурами. Долгая война ему ничего не принесла.
Он выручил за эти шкуры несколько сот экю, которых хватило только на одежду ему и близким. Что ждет их в будущем?
«У меня была семья — и никаких средств к существованию».
Картина шестая
КРАСНАЯ РУБАШКА ИЗ МОНТЕВИДЕО
(1841–1848)
Двор с колодцем, узкая терраса, откуда виден порт; две маленькие комнаты, кухня с низким закопченным по-толком: таков дом, в котором поселился Гарибальди с Анитой и сыном Менотти, в Монтевидео, на улице дель Нортон, 14.
Скромное жилище, говорящее о бедности Гарибальди, но также о его образе жизни. Он с ранней юности привык к простоте и суровости корабельного быта, а позднее — к полному случайностей и риска существованию герильеро. Он не привык к комфорту и не стремится к нему. Когда ему приходится покинуть палубу корабля, он сталкивается с природой, такой же непокорной, как Океан.
Этим он близок массе людей, которых исход из деревень гонит в город; но даже насильственно оторванные от корней, они сохраняют психологию крестьянина. И они понимают его лучше, чем буржуазных политиков.
В каком-то смысле, если сравнивать его с Тьером, Гизо или, конечно, с Марксом, даже с Мадзини, — он кажется архаичным. Но ведь и Италия в своей глубинной сути — архаична. И «архаизм» Гарибальди, помноженный на его бразильский и уругвайский опыт, помогает ему лучше понять слабости этого общества и найти такой способ борьбы, который в этих условиях окажется самым эффективным.
Мечты Гарибальди и итальянцев из Монтевидео о будущем родины пока находят свое воплощение в нескольких политических и военных терминах: республика, независимость, объединение, восстание.
Они все еще думают, что станут той «искрой» (как говорил Мадзини), от которой вспыхнет вулкан. Когда в Монтевидео им будет нужно выбрать знамя, чтобы повести за собой итальянцев, вступивших в легион, на защиту города, они выберут черный стяг с вышитым в центре извержением Везувия: символ траура по родине-пленнице и символ революции, так как воскресение, Рисорджименто, будет подобно извержению вулкана.
Они надеются.
Жизнь в Монтевидео в первые месяцы банальна до отчаяния. Жизнь ради выживания. Друзья (Кунео, Анзани, Кастеллини, судовладелец Стефано Антонини, молодой революционер Медичи) помогают Гарибальди, оказавшемуся без средств. Болтают. Ждут. Антонини обещает: «Как только в Италии вспыхнет пожар, я дам тебе корабль и ты туда вернешься». С нетерпением ждут почты. Известие, как удар бича: Гарибальди узнает, что 3 апреля 1841 года умер Доменико, его отец.