Гарибальди в «своем» Риме, во главе «своих» людей готовится защищать дело Италии.
Военной комиссией республики руководит Карло Пизакане, выпускник неаполитанской военной академии, человек выдающегося ума и редкой культуры. Он ценит смелость Гарибальди, но не признает импровизации. Чтобы сдержать Гарибальди, он подчинил его двум генералам, Авеццана и Розелля. Первый — военный министр, второй — главнокомандующий.
У Гарибальди сложились хорошие отношения с Авеццана, который станет одним из его верных сторонников. Эмигрировавший в 1821 году, он тоже сражался за океаном, в Мексике. Он принял решение дать Гарибальди пятьсот новых ружей, что позволит вооружить легион.
Но с Розелли возникнут разногласия. С Мадзини тоже.
Пути главы «Джовине Италия» и Гарибальди все время пересекаются, так как они оба — телом и душой — преданы Италии. Мадзини, по-прежнему убежденный в необходимости борьбы, оказался ловким политиком, умеренным в своих решениях.
При известии о высадке французских войск под командованием Удино, ассамблея «доверила триумвирату миссию спасти республику и противопоставить силе силу».
Гарибальди — в меньшей степени политик, в большей «военный». Его обижает позиция Мадзини, который не хочет понять, «что я тоже что-то смыслю в военном деле».
Гарибальди строг к деятельности триумвира Мадзини, некогда приобщившего его к сотрудничеству с «Джовине Италия». Робкий и наивный новичок стал знаменитым генералом, а Мадзини, учитель, остался кабинетным ученым.
«Если бы Мадзини, — и не нужно обвинять никого другого, — пишет Гарибальди, — обладал качествами человека дела, умением вести военные дела или хотя бы прислушивался к мнению людей, имеющих опыт ведения войны, он совершил бы меньше ошибок и мог бы, если не спасти Италию, то хотя бы оттянуть — до бесконечности — разгром Рима…»
Однако в конце апреля 1849 года, даже если «разгром Рима», вопреки тому, что об этом думает Гарибальди, был обусловлен самой логикой положения, сложившегося в Италии, рано было подводить итоги, нужно было готовиться с сопротивлению.
Удино даже не счел нужным запастись планом города. 28 апреля он двинулся в путь и на римской равнине под приморскими соснами, где паслись стада овец, не встретил никого, кроме нескольких мирных пастухов. Все шло хорошо: военная прогулка, как и предполагалось.
Но Гарибальди организовал сопротивление. Он занят своим дедом. Он посылает в засаду разведчиков. Его южноамериканский опыт научил его, что, «когда враг приближается, всегда хорошо подготовить несколько засад». Следят за продвижением противника, захватывают пленных. Со стен, которые ему предстоит защищать, Гарибальди смотрит, как спокойно движется французская армия. Солдаты-пехотинцы, из которых она состоит, участвовали в усмирении Алжира. Офицеры — люди порядка, некоторые из них уже успели отличиться во время разгрома инсургентов в Париже в июле 1848-го. В 1871-м они будут сражаться против Коммуны. Они расставляют по местам несколько артиллерийских батарей, затем снова трогаются в путь.
И вдруг перекрестный огонь защитников Рима смешал французские ряды и застал врасплох Уди-но. Гарибальди стоит на террасе виллы Корсини и в полдень 30 апреля выводит свой легион, который бросается в штыковую атаку и обращает в бегство французские полки.
Он все правильно рассчитал, он знает, что такое поле боя. Если бы это зависело только от него, он приказал бы своим людям преследовать французов до тех пор, пока они не вернутся на свои суда, и тем закрепил бы победу. Но Военная комиссия и триумвират думают иначе.
Гарибальди был, конечно, прав. Этот первый бой вдохновил легионеров и защитников Рима. Они вышли победителями из первого столкновения с регулярными обстрелянными войсками, нанеся им потери в триста человек, — потеряв двести своих, — и захватив в плен триста семьдесят пять человек, некоторых с помощью лассо, если верить легенде. Нино Биксио, один из близких Гарибальди людей, взял в плен майора Пикара в простом рукопашном бою…
В Париже депутаты чувствовали себя обманутыми. Французские войска втянулись в вооруженный конфликт, тогда как они должны были только «дать повод для размышления». Было принято решение послать в Рим в качестве посредника консула Фердинанда де Лессепса.
Но одновременно с этим сторонники «партии порядка» решили дать урок этим антиклерикалам, посмевшим ранить национальную гордость.
Для них, для генерала Удино прекращение огня, предложенное Лессепсом, было только способом выиграть время, пока прибудет подкрепление. И в самом деле, французские войска получили пополнение: их численность выросла от трех до тридцати тысяч человек. Что касается Луи Наполеона, ставшего 10 декабря 1848 года президентом республики, он написал Удино: «Речь идет о нашей воинской чести, и я не потерплю, чтобы ей был причинен ущерб».
13 мая 1849 года новое событие не в пользу Рима: на выборах во Франции Партия порядка получила большинство. Законодательное собрание отныне враждебно Римской республике, так же как и Луи Наполеон. Лессепс вскоре дезавуирован Парижем, и Удино поручено возобновить осаду Рима.
Естественно, в Риме республиканцы не бездействовали.
Гарибальди один из тех, кто настроен очень решительно. Он восстает против позиции Мадзини. Следовало продолжать преследование французских войск. Вместо этого французских военнопленных освобождают, устроив для них праздник. Безответственность, повторяет Гарибальди, отказавшийся участвовать в торжествах. Может быть, для того чтобы избавиться от его присутствия — он снова мешает, — его посылают по решению Совета обороны к югу от Рима, чтобы остановить продвижение неаполитанских войск, направляющихся к городу. К нему присоединяют волонтеров, с удивлением обнаруживших, что гарибальдийский легион — «племя», «сборище разбойников».
Но боеспособность людей Гарибальди не вызывает сомнений. В двух стычках — при Палестрине и Веллетри — они отбросили неаполитанцев. Гарибальди снова рискнул жизнью, преградив вместе с чернокожим Андреа Агуйяром путь волонтерам, чьи плохо объезженные лошади повернули назад и понесли. Но удар от столкновения этих двух людей с массой всадников был так силен, что все опрокинулись. Гарибальди был сброшен на землю и едва не погиб под копытами лошадей. Показалась вражеская конница, но, к счастью, легионеры по обе стороны дороги открыли огонь.
Столкнувшись с этим «дьяволом», неаполитанский король отвел свои войска. Жители окрестных деревень пришли, чтобы выразить свою благодарность римской армии — освободительнице. Гарибальди просили войти в Неаполитанское королевство, где его приняли бы с восторгом.
Следовало ли идти дальше на юг? Гарибальди был готов к этому. Он форсировал события. «В жизни народов, как и в жизни отдельных людей, — пишет он, — бывают решающие минуты; а эта возможность была решающей и единственной».
Но дело в том, что для этого «нужен был талант». А в Риме у Мадзини его не было. Гарибальди и его войскам приказано вернуться для защиты столицы, которой снова угрожали французы, прервавшие перемирие. Для Гарибальди это всего лишь «проявление неуместной слабости, ошибка».
Нельзя переписать Историю заново, узнать, к чему могло бы привести наступление Гарибальди на юг. Но совершенно ясно, что в Рисорджименто он единственный был смел до дерзости со всем, что с этим связано, — безрассудством, неосторожностью, импровизацией, системностью. Даже Мадзини в действиях был склонен к умеренности. Их стратегия была противоположной.
Гарибальди, который еще в Ломбардии хотел начать «партизанскую войну», отказывается запереться в Риме. Он хочет снова призвать к оружию все население королевства, продолжить свой «победоносный путь к центру королевства», а не запираться за городскими стенами Рима протяженностью в несколько километров: их невозможно отстоять в борьбе с противником, превосходящим в людской силе и вооружении. «Тиран с Сены» проглотит защитников шутя.
С военной точки зрения, Гарибальди, бесспорно, прав. Но он забывает, что для успеха партизанской войны необходима поддержка населения, на которую он не может рассчитывать. Он сам об этом говорит, забывая при этом о последствиях: его стратегия, так же как и защита Рима, обречена на провал.