Мудрость и чувство реальности Гарибальди бесспорны, так же как и сознание необходимости тактики выжидания. Он ясно пишет об этом Кунео: «Если я не рискую собой, то только потому, что не вижу никакой надежды на успех».
По Карло Пизакане мыслит не менее трезво, чем Гарибальди. Убежденный в том, что революционный потенциал — на юге Италии, он высадился в Сапри, южнее Чиленто, 28 июня 1857 года, надеясь поднять на борьбу крестьян, работающих в латифундиях, как вьючные животные, безжалостно эксплуатируемых и жаждущих получить землю: жакерия охватит пожаром весь юг Италии, а за ней наконец поднимется север. Пизакане отдавал себе отчет в том, насколько рискованно его предприятие, как малы шансы на успех, но решил попробовать. Когда он убедился в провале, то предпочел покончить собой, чтобы не попасть в руки неаполитанской полиции.
Гарибальди, при всей его смелости и любви к риску, по сравнению с такими людьми, как Мадзини или Пизакане, оказывается самым умеренным, самым трезвым. Лучше понимая политическую ситуацию, не склонный ни к трусости, ни к расчету, не умеющий беречь себя и свои силы, в пору революционного спада он занялся созданием своей личной жизни.
В отличие от Мадзини, твердившего: «Я никогда на буду счастлив на земле», Гарибальди умеет наслаждаться теми радостями, которые дарит ему жизнь. Попутный ветер на Тихом океане, друзья и женщины, разрезанный надвое свежий помидор и кусок сыра… Мудрый человек? Человек, который с детства, в силу своего происхождения, человеческих связей, профессии, сумел сохранить любовь к чувственной стороне мира.
На борту «Коммонвейлса», которым он командует, Гарибальди прибыл в Лондон. Затем он отправится в Ньюкасл, чтобы загрузить судно углем, который должен доставить в Геную: Гарибальди узнал, что правительство Турина не возражает против его присутствия в королевстве при условии, что он будет держаться подальше от Мадзини и его агитаторов.
Последнее несложно.
В Лондоне Гарибальди встретил Мадзини во время ужина у консула Соединенных Штатов Сондерса в присутствии посла Бьюкенена, будущего президента Соединенных Штатов. Избранное общество: все, кто только был из знаменитых политических эмигрантов в Лондоне, единственной столице мира, служившей им убежищем, собрались за столом. Коссуц, Герцен, Ледрю-Роллен сидели рядом с Мадзини и Гарибальди. «Мадзини знает только интеллигенцию Италии», — поведал Гарибальди Герцену, добавив, что он сам «лучше понимает народ, так как жил в его среде», чего никогда не приходилось делать Мадзини. Партия действия, недавно созданная Мадзини, с его точки зрения, обречена на провал.
Гарибальди убежден, что будущее Италии — в объединении вокруг Пьемонта, тем более, что уже в течение нескольких лет Турин проводит честолюбивую национальную политику. Она не имеет ничего общего с колебаниями и робостью политики Карла Альберта. И прежде всего потому, что наследовавший королю его сын, Виктор Эммануил II, — человек энергичный, даже грубоватый, резко отличается от государя, потерпевшего поражение в 1849 году.
Этот двадцатидевятилетний человек — некрасивый, маленький, плотный, хочет быть воином и победителем. Он хотел бы воевать. Он охотится. Он славится своими любовными похождениями. Ему нравятся женщины, лишенные жеманства, он предпочитает дамам высшего света служанок или крестьянок. Этот «рэ галантуомо»[17], часто изъясняющийся на грубоватом пьемонтском наречии, окружен легендами, он удивляет, забавляет и вызывает симпатию.
Однако же он не колеблясь подавил в апреле 1849 года, вскоре после отречения Карла Альберта, его отца, демократическое восстание в Генуе, а 20 ноября того же года пригрозил избирателям, что приостановит действие конституции, если умеренные депутаты не составят в палате большинство. Ему повиновались. И с той поры статус, наследие революционно-реформаторского движения весны 1848 года, неукоснительно соблюдался.
Турин стал также, в то время, когда повсюду царила реакция, тем островком, куда со всей Италии стекались патриоты. В королевстве Пьемонт-Сардинии можно было жить, думать, писать и публиковать написанное. Венецианцы, ломбардцы, сицилийцы (Ла Фарина, Криспи), тосканцы и даже эмигранты из Далмации превратили Турин в духовную столицу Италии, а королевство — в место, где были живы мысль и действие.
Оно было обязано этим не только государю и, естественно, сложившимся условиям, но также людям, которыми он сумел себя окружить: Массимо д’Азелио, патриот, долгое время бывший сторонником объединения Италии под властью папы, на посту главы правительства стал реформатором, ограничившим, без колебаний, влияние церкви в королевстве. Но особенно граф Камилло Бенсо ди Кавур, сменивший д’Азелио; он стал вдохновителем политики, стремившейся превратить Пьемонт в современное государство по своему внутреннему устройству и заключить надежные европейские союзы, что позволило бы Турину стать тем магнитом, вокруг которого объединится вся раздробленная Италия.
Кавур, принадлежавший к тому же поколению, что и Гарибальди (он родился в 1810 году, мать его — уроженка Женевы), был открыт веяниям реального мира. Аббат Джоберти говорил о нем: «В нем не очень много чисто итальянского; скорее, наоборот — по своему восприятию, склонностям, образованности он почти что чужд Италии: англичанин по образу мыслей и француз по языку».
Дворянин, происходивший из старинной савойской семьи, связанной брачными союзами с семьей, от которой вел свое происхождение святой Франциск де Саль, Кавур не был пленником узкоместных интересов, свойственных уроженцу Флоренции или Болоньи.
Блестяще одаренный государственный деятель, Кавур был на плохом счету из-за своих либеральных идей; в 30-е годы он вышел в отставку и занялся своими сельскохозяйственными владениями в Лери, неподалеку от Верчелли. Он совершенствует технику земледелия, увлекается экономикой, много путешествует и поэтому свободен от влияния чисто провинциальных проблем и интересов.
Аристократ по своей любви к риску, стремлению командовать, способности тратить деньги без счета и любить всей душой, он — буржуа по своей заинтересованности и прибыли, умению трудиться, вниманию ко всему, что связано с экономикой и финансами. Он символизирует собой происходящее в Пьемонте слияние между молодой буржуазией и дворянством — двумя силами, честолюбивыми, волевыми, решившимися «съесть» Италию не только из чувства патриотизма и ради будущего итальянской культуры, но еще и потому, что таким образом богатство долины По, промышленные города, весь юг страны станут частью экономики Пьемонта. Турин, где Кавур основал в 1847 году Туринский банк, будет выкачивать все богатства страны.
Для этого необходимо создать современное государство с правительством, не зависящим от церкви. Кавур, придя к власти в 1852 году, энергично принялся за дело: он упразднил все религиозные ордена и конфисковал их имущество.
Нужны кредитные предприятия: Кавур их создал.
Нужны пути сообщения: в 1859 году пьемонтская сеть железных дорог стала первой в Италии. Генуэзский порт модернизирован.
Нужна армия. Пьемонт, показавший в 1848–1849 годах, насколько его войска неспособны противостоять австрийской военной машине, получил хорошо обученную армию.
Но всего этого было недостаточно.
Для Кавура урок, извлеченный из поражения 1848 года, сводится к мысли: Пьемонт, и следовательно Италия, не в состоянии противостоять Австрии без посторонней помощи. Турину нужна система союзов, которая бы позволила изолировать Вену, и, если удастся, следует найти европейское государство, чьи войска пришли бы на землю Италии сражаться с австрийскими генералами.
Он заключил торговые соглашения, затем, в 1854 году, когда Франция и Англия начали в Крыму войну против России, вступил с ними в союз и послал в Севастополь контингент в пятнадцать тысяч человек.
Под командованием генерала Ла Мармора, арестовавшего Гарибальди в Генуе в 1849 году, эта «игрушечная армия» храбро сражалась, даже если реальные военные потери были невелики (тридцать девять человек убитыми, двести двадцать ранеными — и две тысячи умершими от холеры). И, таким образом, на Парижском конгрессе (1856) Кавур поднял итальянский вопрос. Пьемонт вышел из своей дипломатической изоляции. Французские газеты констатировали: «Вся Европа сейчас занята только итальянским вопросом… Проблема Италии стала актуальней восточного вопроса».