Он увидел город, заполненный разноязыкой толпой, противоречивый, покоряющий своей красотой, с памятниками императорам — и нищими, город, отмеченный печатью разложения, подвластный князьям церкви.
Рим покорил его — и разочаровал. Гарибальди показалось, что эта власть душит город. И в самом деле, после падения империи все то новое, что было создано под французским влиянием, было уничтожено реакцией, вначале возглавляемой Пием VII, а затем Львом XII (удостоенным папского сана в то время, когда он был уже известен как самый реакционный из кардиналов).
В Риме Гарибальди увидел бесчисленное духовенство, высокомерное, безразличное к вере и бросающейся в глаза бедности большинства горожан.
Для человека молодого, требовательного, в глазах которого Рим был «колыбелью религии, разбившей цепи рабства и облагородившей человечество», это зрелище было невыносимо.
Гарибальди избороздил Средиземное море во всех направлениях. Для фирмы «Джоан» он совершает рейсы из Ниццы в порты Леванта. Он много раз уходит в плавание в Черное море и в греческие порты. На «Короманделе» он доходит даже до Гибралтара и Канарских островов. Вот он на борту «Кортезе», у капитана Карло Семериа. Вот он служит на бригантине «Ностра Синьора делла Грация», капитаном которой становится в 1832 году. Нет средиземноморского берега, который он бы ни видел или к которому ни пристал за эти десять лет, решающих для формирования личности.
В эти годы Средиземное море было как раз морем политических бурь, центром великого национального движения, охватившего Европу и явившегося наследием Французской революции и владычества империи.
Это то время, когда Байрон сражается на стороне греков в Миссолонги и умирает у стен города, осажденного турками. На островах, на широте которых проходит Гарибальди и к берегам которых он пристает, — льется кровь. Греческое восстание началось в 1825 году. В Хиосе — избиение греков, чудовищная резня, и греческий мальчик просит только «пороха и пуль».
В 1825 году в России декабристы организовали заговор против царя. Русский, английский и французский флоты атакуют турецкий при Наварине (1827 год). В 1828 году между Россией и Турцией начинается война. Французский экспедиционный корпус высаживается в Морее.
Вся Европа говорит о борющейся Греции, о страданиях ее народа, о независимости, которой он добивается.
Если Гарибальди — сын Ниццы, он также детище того национального и романтического движения, которое охватывает и увлекает самую бескорыстную, самую благородную часть его поколения.
Видя борьбу греческого народа, как он может не думать об итальянском народе, угнетаемом иностранной державой, Австрией, чьи войска безжалостно подавляют любое движение, связанное со стремлением к независимости?
Начинаются репрессии. Казни в Модене, в Риме. «Филадельфи», мужественные и решительные члены тайного общества, хотят, как и греки, взяться за оружие.
В 1828 году в Чиленто, горном массиве, окаймляющем море, которое Гарибальди бороздит во всех направлениях, они организуют восстание, надеясь овладеть Салерно, ближайшим городом. Они разбиты, и двадцать восемь участников восстания приговорены к смерти и казнены. Их головы выставлены в родной деревне.
И этот акт дикости совершен не турецкими «варварами», а правительством, чтущим порядок и церковь! Таково положение Италии.
Полиция и ее шпионы, австрийская армия контролируют различные королевства.
В самой Ницце, когда Гарибальди возвращается из плавания в свой родной город, он чувствует тяжесть слежки. Гектор Берлиоз, который в мае 1831 года провел в Ницце несколько недель, принужден покинуть город: он рисовал, сидя на скале, за пределами порта. Его заподозрили в том, что он снимал план.
Покинуть Ниццу, вновь обрести море, мужскую дружбу экипажа, вырваться из удушливой атмосферы репрессий и слежки! И думать об Италии…
Гарибальди видел мир, сравнивал людей. Он мечтал об объединенной Италии, потому что у него была широта видения, которую дает расстояние.
И его желание было тем сильнее, что он встречался с итальянцами, жившими в изгнании и тоже мечтавшими о будущем Италии; их великодушие, дружба были проявлением национальной солидарности, хотя нации в это время еще не существовало.
В Константинополе, например, этом огромном, запутанном городе, где встречаются все существующие этносы и продаются всевозможные товары, заболевший Гарибальди вынужден остаться, а бригантина «Кортезе», на которой он плавал, снялась с якоря. Затем, когда он выздоровел, война между Турцией и Россией удержала его на месте.
Положение могло оказаться для него трудным, и он вначале так и думал: «Я попал в очень скверную переделку». Но итальянское землячество было сильным, организованным. В квартале Пара существовало объединение итальянских рабочих. Итальянцам уже в средние века приходилось путешествовать, им были знакомы законы торговли и жизни на чужбине. Гарибальди благодаря своим соотечественникам смог воспользоваться гостеприимством семьи Саувайго — с ниццской фамилией, затем стал домашним учителем троих сыновей одной вдовы: это тоже были итальянцы, сочувствующие молодому моряку, оторванному от родины.
В течение почти двух лет, которые Гарибальди провел в Константинополе, он читает, занимается своим образованием. «Я воспользовался этой передышкой, чтобы немного изучить греческий, но затем забыл его, как и латынь, которую учил в детстве».
По возвращении в Ниццу — в 1830 или 1831 году — он получает диплом помощника капитана.
Ему только двадцать четыре года.
Он красив, ловок и силен. В том возрасте, когда другие еще только ищут себя, хотя в начале XIX века деятельная жизнь начиналась рано, — у него уже есть профессия. Гарибальди намного обогнал своего отца: он ушел за Гибралтарский пролив, оставив позади мирные маршруты малого каботажа.
Что сделать, чтобы уйти еще дальше? Пересечь Атлантику, присоединиться к Анджело, старшему брату, который живет в Соединенных Штатах и процветает? Иногда такое искушение возникает, но в характере Гарибальди слишком много силы и страсти, чтобы его устроила сугубо частная жизнь, пусть даже и удачно сложившаяся. Ему необходима полная самоотдача, он слишком любит связанность общим делом с другими людьми, контакт с ними — он поет, рассказывает, соблазняет, увлекает — он не может замкнуться в своем мирке. Не может жить без опасности и борьбы.
В Таганроге, во время очередной стоянки в порту, он сталкивается из-за драки между вахтенными матросами с полицией царя Николая I. И снова только солидарность итальянцев спасает его от высылки.
Тридцатые годы богаты событиями.
Какое-то время казалось, что революция покинула Францию и Италию — после потрясений двадцатых годов. Испания (в 1823 году), Греция (начиная с 1821-го и до 1829-го) и далее Россия с декабристами (1825) приняли эстафету, часто соединяя либеральные и национальные требования.
Затем июльская революция в Париже, посадившая на трон Луи Филиппа, бельгийская в августе и польская в ноябре вернули жизнь традиционному революционному центру Европы: Париж снова стал столицей всех изгнанников.
Там обосновался Буонарроти, занявшийся созданием сети тайных обществ. Так возникло таинственное «Милити Апофазименти» («солдаты, принесшие доказательство»), целью которого было создание единой Италии, свободной, независимой, республиканской. Чтобы быть принятым в это общество, необходимо было представить доказательства реально причиненного вреда с помощью кинжала или яда врагу Италии. Члены общества должны были скрепить свою клятву кровью.
Выспренность? Романтизм того времени, напоминающий романы Александра Дюма?
Не следует заблуждаться: заговорщикам грозит реальная опасность. Те, кто в Модене (Менотти, Мислей), Парме, Болонье берутся за оружие, жестоко преследуются. Чиро Менотти приговорен к смерти и казнен.
Гарибальди следит за этими событиями со страстным вниманием. Его потрясла героическая фигура Менотти, ставшего жертвой ничтожного монарха (Франциска IV), опирающегося на австрийские штыки. Он мечтает участвовать в таких же событиях, включиться в политическую борьбу.