Будут вспоминать о том, как он смотрел на море и на силуэт удаляющегося корабля.
А нужно было бы просто сказать: умер человек — от старости и болезни, умер человек, чья жизнь стала легендой.
Но те, кто его пережил, толпы народа, политические вожди, которые любили его, шли за ним, использовали его, прославляли, завладели его смертью, чтобы возвеличить ее, сделать назидательной. Тело Гарибальди и его образ принадлежат им, а не ему одному, как он наивно думал.
Итак, они завладели им.
Как только телеграмма, сообщившая о кончине, достигла континента, начались приготовления, демонстрации. Траур был равен славе.
Буквально дрались, чтобы узнать, где состоятся похороны. «В Риме, в Риме!» — повторяли многие, желавшие, чтобы всенародный отклик был как можно грандиознее.
Затем стало известно тщательно составленное завещание Гарибальди. Но можно ли было допустить, чтобы это тело одиноко сгорело на костре, в поле?
7 июня на Капрера собрался семейный совет. В нем приняли участие бывшие гарибальдийцы, в их числе Франческо Криспи. Споры были горячими. Как можно было не выполнить указаний Гарибальди, так настойчиво высказанных, построенных в разной форме и еще раз данных в письме его врачу, доктору Прандини:
«На дороге, ведущей от дома к пляжу, есть впадина в земле, отгороженная стеной. На этом месте должны сложить кучу хвороста в два метра из веток акации, мирта, мастикового дерева и других ароматических пород. На костер должна быть поставлена маленькая железная кровать, а на нее открытый гроб с моими останками, облаченными в красную рубашку.
Горсть пепла должна быть сохранена в какой-нибудь урне и положена в могилу, где находится прах моих дочерей Розы и Аниты».
Но немногие решались последовать завету Гарибальди. Некоторые предлагали бальзамировать тело. Кремация оскорбила бы чувства народа. Гарибальди не принадлежит себе. Он принадлежит Италии и легенде.
Наконец, после обсуждения, длившегося несколько часов, решение было принято. Похороны состоятся на Капрера, но кремации не будет.
Министры, представители короля и патриотических организаций 8 июня 1882 года собрались на Капрера.
Старые гарибальдийцы, ветераны его войн и их знамена смешались с «серыми людьми», официальными представителями, многие из которых видели в Гарибальди или помеху, или орудие, которое можно было использовать в своих целях. Красные рубашки и яркие цвета знамен напоминали о том, что Гарибальди был «красным человеком».
В водах Капрера два военных корабля дали залп. Гроб на руках отнесли на маленькое кладбище.
Печаль народа была глубока. У людей было такое чувство, что они потеряли одного из своих близких. И в то время, как на Капрера в беспорядке плохо организованной церемонии пятьсот человек заполнили маленькое кладбище, в городах и деревнях собирались женщины, плакали и молились. «Е morto Garibaldi, il generale».
Тот, кого хоронили там, был уже частью духовного мира каждого итальянца, он вошел в их плоть и кровь, как герой сказки или оперы.
«Е morto Garibaldi, il generale» — «Умер Гарибальди, наш генерал».
В конце дня на Капрера обрушилась гроза невиданной силы. Участники похорон вынуждены провести на острове всю ночь и часть следующего дня (9 июня).
Испуганные бурей и тем немного странным чувством, которое всегда возникает в первые часы, проведенные на острове, размещенные в имении, в домах без удобств, сильные мира сего встревожены. Ходят слухи, что на континенте начались беспорядки, что умерший Гарибальди вдохновил бунт против властей.
Необоснованные слухи, рассеявшиеся в ближайшие часы.
Во всем мире новость заняла первые страницы газет. Во Франции палата депутатов двумястами девяноста восемью голосами против ста восьмидесяти девяти в знак траура закрыла заседание.
Тем не менее правое консервативное крыло, отказавшееся принять участие в почестях по случаю траура, позволило себе оскорбительные высказывания.
Но комитет, созданный в честь Гарибальди, согласился возглавить Виктор Гюго.
Гарибальди после смерти вновь обрел своих единомышленников.
26 июня 1882 года захоронение его останков было закончено.
На могиле был установлен кусок скалы необработанного гранита весом более трех тонн.
На нем выгравировали простую звезду — звезду «Тысячи» — и имя: «Гарибальди».
Ни даты.
Ни фразы.
Это имя само по себе было легендой, в нем были величие и мощь хора.
Финал
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ГОЛОС
Гарибальди жив спустя век после его смерти? Или он только пленник официальных церемоний, которые в дни годовщин — 1907, 1957: столетие и стопятидесятилетие со дня рождения; 1932: пятидесятилетняя годовщина со дня смерти, и 1982… — собирают вокруг его статуй, бесчисленных мемориальных досок, памятных знаков, рассеянных по всей Италии, в Ницце и во множестве других городов, официальных деятелей, представляющих правительства или лиги, в которых крамольного чаще всего только красный галстук, завязанный вокруг древка знамени?
Если полагаться только на эти сборища, прислушиваться только к этим речам, Гарибальди превратился бы в одну из исторических фигур музея Гревен[52]; в определенные дни ее выставляют на трибунах, а затем снова запирают в пыльных и темных залах. И можно было бы прийти к выводу, что тело и образ этого красного человека навеки похоронены в могиле на острове, под гранитной глыбой весом в три тонны.
Но всегда нужно уметь раздвинуть знамена праздничной церемонии, прервать конференцию, нарушить порядок чествования, чтобы понять, что же в действительности осталось от влияния человека, чтобы узнать в тех, кто после его смерти встал в первые ряды творцов Истории и провозгласил себя его наследником, — самозванцы это или его истинные сыновья.
Потомки — его сыновья по крови — не могут быть призваны в свидетели.
Каждый прожил жизнь по-своему.
Один, Менотти, стал генералом и умер в 1903 году; он был сторонником колониальных и империалистических устремлений Криспи.
Другой, Риччьотти, сражался на Балканах, затем незадолго до смерти (1924 год) приветствовал приход к власти Муссолини и установление фашизма после похода на Рим в 1922 году.
Третий сын, Манлио, морской офицер, умер в 1900-м.
Одна только Клелия надолго пережила свою мать, Франческу, умершую в 1923-м, и, прожив всю свою жизнь на Капрера, умерла в 1959-м. Она написала немного и очень сдержанно, только чтобы сообщить некоторые факты.
Канцио, зять, представлял в семье «левых» и был замешан в революционных волнениях 1898 года. Его сын, генерал Эцио Гарибальди, был в сложных отношениях с режимом Муссолини. У него остался сын.
Но наследники Гарибальди не только его прямые потомки. И даже не те люди, кто, объявив себя его последователями, участвовал от его имени в Бурской войне, в венесуэльской революции (1904), в Балканских войнах (1912–1913) или на французской земле, в Аргонне, в первых боях войны 1914 года (Италия сохраняла нейтралитет до 1915-го).
Они продолжили традицию 1870 года — вмешательства в дела других государств. И гарибальдийцы Аргонна доблестно сражались, заплатив кровью за свое чувство солидарности с Францией — тяжкая дань. Там погибли два внука Гарибальди, Бруно и Констанцо. И вокруг памятников погибшим в первую мировую войну долгие годы были красные рубашки и знамя гарибальдийцев.
Но это еще не главное в его наследии, и в этом благородном «экстремизме» или в противоречивых судьбах членов семьи не видны два противоположных пути, избранных последователями Гарибальди.
Так как единодушия не было, на этой могиле взросли и тернии.
В фашизме и его недисциплинированных «скадре» (взводах), марширующих по римской равнине с вождем во главе — Муссолини, пытавшимся громкими речами увлечь за собой итальянцев, в самой идее «похода на Рим», в «черной рубашке», затем — позднее — в программе, в которой снова появляется осушение Понтинских болот, и в шумных националистических заявлениях, в самой риторике дуче, в этом «фольклоре» нашло свое выражение гарибальдийское наследие. Худшее, несомненно, только оболочка. Но отрицать это — значило бы не понять одного из путей итальянской истории, одной из ее «традиций».