— Пойдем поплаваем.
Дзига шел неохотно, оглядывался, а она мягко подталкивала его в спину.
Саша прокашлялся. Стаканчик держал наискось, розовое вино стояло в нем светлой диагональю.
— Не нужно злиться. Он мальчик хороший, это видно. Добрый.
— Это мой младший брат, — спохватившись, невпопад ответила Лета. И поправилась, — не родной, кажется, четвероюродный, да то не важно.
— Конечно. Но мне, правда, надоело выкать.
Переполз ближе и согнул руку, подставляя. Лета просунула свою под горячий локоть. Касаясь плечами, выпили теплое вино. Сюрпрайз, улыбнулась она про себя, а мог бы в воду сунуть, охладить, но прятал, чтоб не увидела.
Сашино лицо было рядом, так близко, что снова не понять — а какое оно. И Лета просто церемонно подставила губы, а он коснулся их своими. Опустили, расцепляя, руки, одновременно отклоняясь друг от друга.
Два силуэта все стояли на сверкающем мокром песке. Лара поднимала длинную ногу, трогая кончиками пальцев солнечную рябь. После костра и жары вода кажется такой холодной, знала Лета, до гусиной кожи по локтям и коленкам. И девочка, не решаясь зайти, ежилась, прижимала к бокам согнутые локотки. Поворачивала стриженую голову, улыбаясь. И мелкие медленные движения были полны изящества, настоящего, которое, как вода, как солнечный свет, и как травы, что плавно ходили под ветром.
— Какая она была? — негромко спросила Лета, — полосатая да? Каких сейчас называют — шпротинки. Такая?
— Вы…
— Ты.
— Ты знаешь? Давно?
Сашин стаканчик встал на песок, накренился и покатился, толкаемый ветерком.
— Сегодня поняла. Как не понять. Посмотри на них.
На краю летних вод медленно играли черный кот, с тугой лоснящейся шерстью и тонкая кошечка, гладкая, будто ее отполировали по серым и коричневым полосам. Вздымались хвосты, рисуя непонятные людям кошачьи слова, солнце вело блики по длинным усам, зажигало пламенные точки в больших глазах — зеленых и желтых. Просвечивало сторожкие нежные уши. Вот кошка подняла лапу и ударила кота, а тот, жмурясь, повалился, махнул своей, черной, со спрятанными когтями, и мелкие брызги воды веерами разлетелись, радужно сверкая.
— Они такие красивые, — сказал Саша, — и такие, настоящие совсем.
— Они и есть настоящие. Я думала, только я могу это сделать. Но ты тоже сумел. Расскажешь?
— Коротко. Не хочу, чтоб она слышала.
— Да.
Над водной гладью привычно кликали и смеялись чайки, расправляли острые крылья, складывали, бросаясь вниз. И снова взлетали, будто ветер толкал их под белоснежные животы. Лара плыла, чернела мокрая голова, и вдруг рядом шумно, с брызгами, выныривал Дзига, падал, колотя ногами и руками, и она, завизжав, исчезала под водой.
— У нее даже имени не было. Прибилась, в гидрографии, еще в мой первый приезд. Тетки ей миску поставили с кормом. Воды наливали. Приходила и сидела в углу в коридоре. А ко мне бежала со всех ног. Каждый раз, как приходил на работу. Я ей покупал колбасу, или там мясные какие обрезки. Думал, голодная. А она не ела. Лезет под руку, гладиться, толкает носом. У нее нос, розовый и загорелый, как в детстве у меня, когда первый раз на солнце.
Лета кивнула. Прекрасные розовые носы обычнейших полосатых котишек. Да.
— Неделю с ней дружил. Ну, что думаю, делать-то? Нет, сперва и не думал. Кошка и кошка. Тетки накормят, воды свежей нальют, они такие — жалостные. Если бы за едой ко мне шла, понимаешь? А она бежит, хвост трубой. И потом, когда я с работы, провожала строго до дерева. В общем, заикнулся Варваре, а та как отрубила. Не нужна, говорит, кошка. Мышей нет. Ну, так.
Две черные головы удалялись в сверкающую синеву залива. Лета привстала, беспокойно глядя. Но села снова, обняла, как давеча Лара, коленки. Ребята доплыли к огромной плоской бочке, заякоренной на глубине, и Дзига маячил внизу, подталкивая девочку, которая осторожно взбиралась по железной лесенке на широкое, крашеное белым днище. Влезли и растянулись, разбросав руки и ноги. Греются.
— Я денег оставил теткам. И уехал. Вернулся в октябре. Три недели тому. И в первый раз пошел когда, то уже нес пакетик с кормом, ей. Иду и придумываю, как назвать. Радуюсь, словно дурак какой. Издалека увидел, сидит под своим деревом, пограничным. И она меня… увидела. Побежала навстречу.
Саша замолчал. Лета не смотрела на него, даже прищурилась сильно, чтоб совсем не смотреть. Ей хватило и голоса, который был только что. И будет снова. Сама попросила, рассказать, слушай теперь, Лета. А то, что даже сильные суровые мужчины умеют чувствовать по-настоящему, тебе ли не знать. Некоторые из них написали вечные, разрывающие сердце слова.