Франка обхватила руками ее шею и снова, одновременно смеясь и плача, что-то зашептала ей на ухо. Петруся все повторяла:
— Не хочу! Не дам! Не буду советовать! Побожилась, что не буду!
Но, видно, жаль ей стало Франку, да и женское любопытство сказалось. Она продолжала отказываться, однако уже слушала Франку с сочувствием и любопытством.
— А любит он тебя хоть немножко? — спросила она.
Девушка подперла огрубевшей ладонью мокрую от слез щеку и, печально поглядев на свою наперсницу, ответила:
— Это одному только богу известно, но кажется мне, что немножко все-таки любит. Два года ведь прошло с тех пор, как он первый раз ко мне пристал. Я тогда молоденькая была, еще и не смотрела ни на каких парней... А тут раз у колодца как даст мне кто-то по загривку, так даже в пояснице заломило. Смотрю — Клеменс. Я из ведра плеснула ему прямо в глаза, а он облапил меня и по спине гладит. «Ты, говорит, Франка, ходи по воду не к этому колодцу, а к тому, что поближе к нашей хате». А потом так и пошло. Где только он меня ни увидит, так сейчас и пристанет. Зимой груши за пазухой приносил и горстями мне в передник бросал, а в позапрошлое воскресенье ни с кем в корчме не плясал, все только со мной да со мной...
— Вот и хорошо, — заметила Петруся, — значит, любит...
Девушка, стыдливо закрыв рукой глаза, тихо ответила:
— Да иной раз месяц, и два, и три на меня и не глянет, а так же к другим девкам пристает... А дома-то у меня такое делается, что не приведи господь. Дед ругается, дядьки ругаются, а бабы, жены-то их, из хаты меня гонят. «Иди в прислуги, говорят, кто тебя, дуру, возьмет замуж? — говорят. — Клеменс не возьмет, говорят; вот уж два года как он морочит тебя да обманывает, а ты веришь...»
Она заломила руки и снова заплакала.
— Я и верю и не верю... — говорила она сквозь слезы. — Неужели господь даст мне такое счастье, что возьмет меня в жены хозяйский сын... Вот это счастье, так счастье, большего, пожалуй, и на свете нет...
Излияния ее, видимо, трогали Петрусю.
Она желала добра каждому живому существу, а сетования и стремления Франки напомнили ей собственное прошлое. Девушка бросилась целовать ей руки.
— Помоги, Петруся, помоги, выручи из беды... — стонала она, — а я за тебя по гроб буду бога молить.
— Да ведь, — заколебалась кузнечиха, — да ведь... батька ему не позволит на тебе жениться... Хозяйский сын... богатый да пригожий... Слыхала я, Петр нынешней зимой к дочери Будрака будет засылать от него сватов...
— Ох, — запричитала Франка, — только бы он захотел, только бы сам он захотел, а батьку тогда ничего не стоит уговорить. Он у батьки словно зеница ока, батька души в нем не чает...
— Это правильно, — подтвердила Петруся, — для отца с матерью Клеменс, будто один он у них; Ясюк-то дурной, от него мало радости...
— Только бы он захотел! Только бы вправду полюбил... — вздыхала Франка, снова целовала кузнечихе руки и мочила ей щеки поцелуями и слезами.
Петруся еще раздумывала; от волнения у нее даже платок сбился набок: уж очень некстати пришлась горячая просьба подружки. Но сердце не камень. И правда, для Франки, если она выйдет за Клеменса, это будет такое же счастье, как для Петруси, когда она вышла за Михала. И правда, Петр был добрый, очень любил сына и, может, не стал бы противиться его воле, если б на самом деле такова была его воля.
— Ну, ладно, — наконец, согласилась она. — Бабуля как-то рассказала мне про такую травку... Я никогда еще никому ее не давала... но тебе — что уж с тобой делать? Может, и дам. Если найду, то дам, но не знаю, найду ли. Зайди завтра узнать...
От радости Франка опустилась перед знахаркой наземь и припала к ее коленям, осыпая их поцелуями. Потом вскочила и, выпрямившись, уперлась руками в бока. Она торжествовала. Ликующим торжеством сияло ее краснощекое, круглое лицо и голубые блестящие глаза. Даже ее короткий, вздернутый нос, казалось, еще больше задрался кверху. Она топнула ногой и хлопнула в ладоши.
— Вот тогда-то я им задам, вот тогда-то я им покажу — и дядькам и дядькиным женам. На порог своей хаты не пущу... Надену покупную юбку и буду в ней расхаживать перед их носом... А как увижу, что тетка ест хлеб, в одну руку возьму колбасу, а другой покажу ей кукиш...
Петруся хохотала до упаду над торжествующим видом и яростными угрозами Франки. Видно было, что девушка гораздо меньше жаждет любви Клеменса, чем богатства, которое может ей дать это замужество. Но и эти чувства были понятны кузнечихе, и отчасти она их разделяла. Ей, некогда забитой сиротке, тоже доставляло удовольствие разгуливать по деревне в покупной юбке и принимать прежних хозяев в своем зажиточном доме.