— Вот и Пригорки!
Так назывался холм, поросший дубовой и березовой рощей, полторы или две версты не доезжая до высокого креста, от которого в Сухую Долину вела уже прямая и короткая дорога. Теперь до деревни оставалось всего версты три, но тут исчезали придорожные деревья и открывалась гладкая равнина; лишь перед самым крестом высилось несколько бугров, совершенно затерявшихся среди сугробов.
Дзюрдзи объехали Пригорки — больше ничего впереди не было видно. Кругом все белым-бело: на небе, на земле и в воздухе. Всюду только снег и снег, ни холма, ни верстового столба, ни одного деревца. Клеменс повернул влево. Сани зарылись в снег.
— Ты куда поехал? — заворчал Петр.
— Ладно, тятя, так надо, — ответил парень и бойко засвистал.
На самом деле, если бы его спросили, зачем он повернул налево, когда от Пригорок до Сухой Долины дорога тянулась прямая, как струна, он не смог бы ответить. Но он был уверен, что никуда не сворачивал, и мог бы поклясться в этом.
Те двое вовсе не правили лошадьми. Оба лежали навзничь в своих санях — Степан мрачно молчал, как будто прислушиваясь к вою ветра, Шимон, не переставая, что-то бормотал или выкрикивал. Так они долго ехали. Лошади утопали в снегу и с трудом вытаскивали ноги; то бежали рысцой, выбравшись на гладкое место, то вдруг под полозьями ощущалась вспаханная, обнаженная ветром земля. Ехали они не дорогой, а полем, но не замечали этого, пока перед ними снова не замелькали рощи Пригорок.
— Это что же? — воскликнул Клеменс. — Опять Пригорки?
— Ааа! Да ты как едешь? — удивился Петр.
Он вырвал вожжи из рук сына и, желая исправить его ошибку, повернул вправо.
— Не туда! — заорал из своих саней Степан.
— Туда! Ты не бойся, туда! — ответил Петр и поехал дальше, пока лошадь его не увязла по колени в каком-то рву.
— Ааа! — снова удивился Петр. — Опять не туда заехали!
Без большого труда, натянув вожжи и понукая своего резвого конька, он выбрался из рва и повернул назад. Остальные сани тоже поворотили, но теперь впереди оказался Шимон. Ехали они и ехали, пока Степан снова не крикнул из своих саней:
— Опять Пригорки!
— Тьфу! Сгинь, пропади, нечистая сила! — сплюнул Петр и окликнул Шимона:— Эй, поворачивай назад!
— На что мне назад, коли и так хорошо! — ответил новый проводник.
— Может, и хорошо! Кто его знает, — буркнул Петр.
Клеменса начало трясти, у него зуб на зуб не попадал.
— Тятя, — пожаловался он, — что-то мне кажется, опять хворь на меня нашла!
Но это не хворь на него нашла, а с непривычки у него разболелась голова с похмелья, и ветер, пробравшийся под тулуп, пронизывал до мозга костей. Петр снова сплюнул и зашептал:
— Отче небесный, царю земной, смилуйся над нами, грешными...
— Поворачивай! — орал теперь на Шимона Степан. — Поворачивай, Шимон! Не видишь что ли, на пруд заехали?
Он разглядел сквозь снег тени деревьев на берегу пруда. Зычный голос его пробился сквозь шум ветра и долетел до Петра—тот мигом повернул лошадь. За ним повернули и другие.
Прошло уже больше часу, как они, хмельные, ослепленные вьюгой, кружили по равнине, поворачивая из стороны в сторону и не находя дороги, хотя столько раз пересекали ее в разных местах.
— Черт в глаза туман напускает, — молвил Петр.
— И то, — жалобно проговорил Клеменс, весь дрожа от холода.
Степан проворчал:
— Еще замерзнешь тут, как собака.
С минуту помолчав, он добавил:
— А не станет меня, эта гадина совсем Казюка изведет...
Он вздохнул.
Шимон в своих санях причитал:
— Ой, горькая, горькая доля мне и моим деткам!
Вдруг Клеменс приподнялся в санях и ужаснулся:
— Опять Пригорки!..
Петр тоже поднялся и стал пристально вглядываться.
— А как же! Пригорки!.. — подтвердил он. — Черт водит нас, не иначе... Черт взъелся на нас сегодня, туманит глаза и водит...
— Кругом водит... — заметил Клеменс.
— То-то и есть, что кругом. Черт это, не иначе... вылезай из саней...
Высаживаясь из саней, он сказал сыну:
— Пойдем искать дорогу...
Едва они ступили в снег, вплотную к ним подкатили сани Степана, так что полозья сцепились с полозьями.
— Идем дорогу искать!.. — позвал Петр Степана и Шимона.