— Ты кажется побледнел, герой! — Он посмотрел на меня, а жертва крутилась в его руках.
— Молодежь нынче не та, что в наше время.
Он сказал это весело, он, который победил драчунов на танцплощадке, он, который был «взрослым», настоящим мужчиной, мужественным и одновременно — молодым и бодрым. Он, который требовал и — получал все.
Скоро бедная курица закончила свою борьбу за жизнь, сдалась. Держа ее за лапы, дядя Кристен принес ее в дом. Нужно ощипать, почистить, положить на всю ночь в холодильник.
Вечером снова маленькое ведро стояло на кухонной стойке. Впервые после праздника святого Улава. Дядя Кристен беспокойно ходил: то поднимался по лестнице, то спускался. Она вдруг сказала:
— Сегодня я пойду с ведром!
— Ты? — Он почти закричал.
— Да, я. Почему бы и нет? Есть причина? Не имею я что ли права отнести ведро с молоком?
— Нет… причина? Нет, конечно…
— Тогда…
Она не сдавалась. Она настаивала на своем.
Но он разгневался, смутился до крайности:
— Линна, не ходи. Ты же знаешь, нет смысла…
— Почему же? — Она настаивала. — Я подумала, что и мне нелишне познакомиться с фрекен Катрине Станг. Посмотреть, чем она вас всех завлекает. Может, смогу помочь?
— Не глупи! — отрезал дядя Кристен. Он был сердит.
— А я и не глуплю! — сказала она резко. Я никогда не слышал, чтобы она так разговаривала. — Ты еще глупее меня выглядишь!
Она ушла.
Не успели мы опомниться, как ее и след простыл. Дядя Кристен в недоумении поднял руки. Через окно мы видели, как она быстро поднималась по узкой тропке, склонив темную голову, прикрыв рот рукой, словно пыталась заглушить крик.
Мы поговорили о том, как отметим день рождения. Тетя Линна хотела печь торт («Потому что ты еще не такой большой и взрослый, чтобы отказать тебе, Петер»). Я мог пригласить кого хотел. Герду и Йо как само собой разумеющиеся. Еще она предложила пригласить семью Бергсхаген прийти к нам позже вечером на кофе с коньяком. Она казалась жизнерадостной, подготовка к празднику придала ей снова бодрости и энергии. Только вот ведро с молоком, которое стояло под окном на кухонной стойке, создавало беспокойство.
На следующее утро, в воскресенье, я получил доказательство того, что мужское начало медленно, но неуклонно набирало во мне силу: в висевшем над умывальником зеркале я обнаружил под носом волосинки и нечто вроде светлого пушка на подбородке.
Борода!
Не рано ли? Нет. Большинство мальчиков в классе уже давно брились или говорили, что брились. И я ожидал этого дня. Я снял рубашку, поднял руки и тщательно исследовал подмышки: да, так оно и есть, волосы появились и здесь, только более длинные и темные. Хорошо.
Когда я так стоял и рассматривал себя, кто-то постучал. Я думал, может дядя Кристен или Йо (нам было о чем поговорить с Йо!), и я, надевая рубашку, закричал: «входите».
Но это была Катрине. Она стояла в комнате и смотрела испытывающе на меня:
— Хей, Петер.
— Хей. Утро доб…
Я, должно быть, выглядел до смешного потрясенным, потому что она улыбнулась, однако нежное лицо оставалось серьезным.
— Ух, какой ты симпатичный и загорелый!
Я покраснел, впал в панику, начал застегивать пуговицы.
— Я… я работал в поле…
Не знаю как, но я осмелился и оголил верхнюю часть тела: плечи, худую грудь, живот, который, в моем представлении, ложился складками, словно женский. Загар первых дней уже исчез, но золотистая, приятная коричневая окраска сохранилась и делала привлекательным то, что казалось прежде уродливым, конечно, в моем представлении.
— Ты не был на том месте, не купался? Я ждала тебя.
— Нет…
Я дал себе слово не подходить близко к роковой Мельничной запруде, никогда в жизни.
— Понимаю, там нашли эту несчастную девушку. Правда? Ты тоже был там, да?
— Да…
Я был благодарен ей за память.
— Страшно, должно быть.
— Да, мало приятного.
Больше нам не о чем было говорить, тем более что верхняя часть моего тела теперь была скрыта под светлой летней рубашкой. Я сосредоточенно размышлял, что заставило ее прийти ко мне.