– Всё было не так, Александр Андреевич! – покраснел Толстой.
– Не так? – Лопухин в задумчивости почесал кончик носа. – Сегодня руку перевязывала, завтра… Знаешь что, друг Фёдор… об одном прошу – постарайся, чтобы в моём доме тебя не ранили в задницу.
– Как тебя – в моём?
– Да, но я же не пытался привлечь к осмотру юных девиц.
– Зато пожар устроил.
– Фи, Теодор, какой ты грубый! Кто виноват, что там две роты шотландцев на ночлег расположились? Тем более, кое-кто вовсе не возражал против поджога.
– Матушке этот дом всегда казался слишком вульгарным, – Толстой отложил бритву и скептически осмотрел отражение в зеркале. – Ваня, ваше сиятельное семейство намерено уморить голодом защитников Отечества?
– Берегите фигуру, mon cher ami Теодор! – хмыкнул Лопухин. – Да не переживай, сейчас узнаю.
Он повесил винтовку на плечо, охнул от неловкого движения, и вышел из залы, чуть припадая на правую ногу, раненую в самой что ни на есть верхней её части. Война войной, но и про плотный ужин забывать не стоит – одной ратной славой сыт не будешь.
– Насчёт вина распорядись! – крикнул вслед отец Николай.
– Мне казалось, вы коньяк предпочитаете, батюшка, – заметил Тучков.
– Вообще-то водку, но в ваших дворцах к какой только гадости не приучишься. Блудницы вавилонские, прости Господи!
Бывший штрафной батальон, а ныне Красная Гвардия, вот уже две недели как уподобился цыганскому табору и кочевал по Санкт-Петербургу. В правильные бои не вступали, предпочитая действовать из засад, стрелять в спину, уничтожать с дальнего расстояния неприятельских офицеров и артиллеристов. Нельзя сказать, что эта тактика сразу пришлась всем по душе – пагубное заблуждение о правилах благородной войны слишком глубоко пустило корни. Пришлось выкорчёвывать подручными средствами.
Не понадобилось ничего придумывать и произносить пламенные речи – отец Николай просто привёл красногвардейцев в церковь, в которой пытались укрыться от англичан смольнянские воспитанницы. И более никаких вопросов ни у кого не появлялось.
– Господа, прошу к столу! – Лопухин появился в сопровождении лакея, вооружённого сразу двумя старинными фузеями. – За обстановкой на улице присмотрят и без нас.
– Не извольте беспокоиться, в лучшем виде сделаю! – от энергичных кивков напудренный парик съехал добровольцу на нос. – А где тут нужно нажимать, чтобы стрельнуло?
Поужинать так и не успели. Едва только начали рассаживаться за столом, как из покинутой залы послышался оглушительный грохот выстрела. За ним, почти сразу же, второй. Капитан Тучков подхватил винтовку, небрежно брошенную было на диван у камина, и первым выскочил из столовой.
– Что происходит?
– Там! – лакей дрожащей рукой показал за окно.
– Вот гады! – отец Николай, отпихнувший незадачливого часового, выглянул и тут же убрал голову. – В соседнем доме кого-то из наших прижали. Как вчера…
Вчера не успели придти на помощь вовремя – шведы успели перебить оборонявшихся в аптеке ополченцев, большинство из которых были ранены и практически безоружны. Но на этот раз защитники отстреливались, правда, редко и как-то неуверенно. Сейчас англичане заберутся в окна с противоположной стороны и…
– Выручим, братцы? Вперёд!
– Вниз, – поправил отец Николай.
– Вниз, – согласился Тучков. – Но всё равно – вперёд!
Уже на улице красногвардеец Фёдор Толстой оглянулся – прелестнейшая Лизавета Михайловна, младшая сестра Ивана Лопухина, стояла у раскрытого окошка и махала вослед платочком. Именно ему и никому другому! Благословляет на подвиг во имя… Во имя чего? Какая разница, главное, что благословляет. И этот подвиг можно совершить прямо под взглядом милых глаз.
– Уё… ура! – Фёдор заставил себя проглотить привычный, но донельзя неприличный воинственный клич и поднял к плечу винтовку.
Бабах! С пятидесяти шагов мудрено промахнуться даже при стрельбе стоя – один из англичан, ломавших двери вывороченным из мостовой фонарным столбом, получил пулю чуть пониже поясницы. Следующий патрон… осечка! Ах так?
А в оставленном красногвардейцами доме пожилая, лет тридцати пяти, дама пыталась оттащить дочь от окна:
– Лиза, немедленно отойди, это опасно! Там же стреляют!
– Мама, нынче в Петербурге везде стреляют! – сопротивлялась Лизавета Михайловна. – Ты только посмотри, какой он мужественный!
Дарья Алексеевна Лопухина не удержалась и бросила взгляд на кипевшую внизу рукопашную схватку. Бросила, и не смогла уже оторвать, так и застыла, сжав подоконник побелевшими пальцами.
– Да, Лизонька, он такой… И не старый совсем, это борода прибавляет возраст.
– Мама? – дочь отвлеклась от захватывающего зрелища и нахмурила брови. – Фёдору Ивановичу только двадцать лет минуло, и он вообще не носит бороду.
– Кто? Я не про… Ох! – Дарья Алексеевна вскрикнула, когда на отца Николая насели сразу трое, и выдохнула с облегчением, увидев, как сабля в умелых руках священника перечеркнула шею ближайшего из нападавших. – Какой мужчина!
– Феденька! – Лизавета Михайловна чуть не выпрыгнула со второго этажа при виде упавшего Толстого. Нет, поднялся и, орудуя винтовкой как дубиной, бросился вперёд. – Феденька…
Лопухина-старшая первой взяла себя в руки и строго кашлянула:
– Лизонька, нельзя так открыто выражать чувства. Это просто неприлично, и твой покойный отец подобное бы не одобрил.
– Но мама! Его ведь могут убить!
– И Николая Михайловича… э-э-э… в смысле… отца Николая… Доченька, на войне любого могут убить!
– Его не могут! – крикнула Лиза со слезами в голосе.
И в глубине души Дарья Алексеевна была согласна с ней. Господь не допустит гибели Фёдора Толстого и… и остальных, потому что это будет просто несправедливо и нечестно! Такая любовь должна быть вознаграждена! И вознаграждения достойна не только Лизонька, но и… Нет, грешные мысли стоит оставить на потом, сначала устроить бы судьбу дочери.
А Фёдор Иванович является в высшей степени достойной партией. Дело даже не в знатности и древности рода – в нынешние времена, как при Петре Алексеевиче, они не играют никакой роли. Тут другое! Толстой в Красной Гвардии. И этим всё сказано!
– Что сказано, матушка? – переспросила Лизавета Михайловна. – О чём ты говоришь?
– Я молчу.
– Очень громко молчишь.
Дарья Алексеевна, раздосадованная на то, что ненароком произнесла вслух потаённые мысли, не ответила. К чему слова, если и так всё понятно? Дочку замуж, а самой… Так, а приданое? Деньгами как-то неблагородно, деревни с крепостными взяты в казну ещё весной… Надо бы с графом Кулибиным посоветоваться – приближённый к императорской особе механик дурного не подскажет. А если… ну да, если войти в долю с Иваном Петровичем на каком-нибудь оружейном заводе? Вполне пристойный подарок молодожёнам. Это вам не плебейские суконные мануфактуры, наподобие тех, в которые вложены средства у Вяземских. То-то Зинаида Петровна сразу перестанет нос задирать.
В размышлениях Лопухина-старшая не сразу расслышала возглас дочери:
– Матушка, да там же сам государь Павел Петрович! Ты только посмотри!
– Где? – Дарья Алексеевна встрепенулась и вгляделась внимательнее. – Господи помилуй!
Из дверей соседнего дома действительно появился император. Нетвёрдо стоящий на ногах, поддерживаемый с двух сторон Александром Андреевичем Тучковым и неизвестным егерем, он сжимал в руке обломок шпаги и улыбался. Вот повернул голову к Фёдору Толстому и что-то сказал. Тот вытянулся во фрунт и показал на Ивана Лопухина. Все трое одновременно рассмеялись.
– Матушка! – взвизгнула Лизавета Михайловна. – Мне государь рукой помахал! Два раза!
– Значит, нужно поставить на стол два новых прибора. Ужин, надеюсь, не остыл?
– Но там же ещё простой солдат!?
Дарья Алексеевна укоризненно посмотрела на дочь:
– У Павла Петровича, дорогая моя, нет простых солдат. И распорядись же, наконец, насчёт приборов!
Документ 20
"Собственноручное письмо графа П. Завадовскаго графу А. А.Аракчееву. 20 сентября 1801 г. С.-Петербург.
Милостивый государь мой, граф Алексей Андреевич. Просил и еще прошу вашего сиятельства возстановить порядок учения и очистить от негодяев Ярославскую гимназию, в которой оные, пианствуя во славу Русского оружия и его победу, изблевали хулу английскому монарху и всем его родственникам женскаго полу. Каково же основателю оной, Демидову, видеть таковые плоды от своих благотворений! Я надеюсь, что ваши распоряжения и посланный экзекутором, о чем меня уведомляете, подымут в Ярославле падшее учение.