А дальше стало легче – в тыл мятежникам зашли неизвестно откуда появившиеся гатчинские егеря при двенадцати орудиях, что позволило разрешить ситуацию полюбовно. Да, и где теперь взять столько офицеров на открывшиеся внезапно вакансии? Жестокий век, жестокие нравы – ведь говорил же и просил быть милосердными хотя бы до суда.
К утру внутренний плац более всего походил на смешение тюрьмы с чумным бараком – то и дело появляющиеся с добычей семёновцы и подключившиеся к потехе конногвардейцы приносили новых арестантов и, не церемонясь, просто бросали связанными в общую кучу. Далее уже распоряжались солдаты запятнанных было изменой полков, сортируя пленных по рангу и чину.
– Смотри, ты этого хотел? – от звуков моего голоса Александр вздрагивает и непроизвольно закрывает руками ушибленное место.
– Я не думал…
– Вот и хреново, что не думал. Гляди-гляди, цвет армии у ног наших… генералов только два десятка… А если завтра война? Я чем, жопой твоей воевать стану? Так ведь и ей нельзя, тебе же думать нечем будет.
Совсем застращал парнишку. Ничего, оно даже полезно, чай не баре какие… Ах да, pardone mois, они самые и есть, причём наиглавнейшие. Ладно, хватит кнутов, переходим к пряникам.
– Ошибки исправлять будешь, понял? – вытянулся и не перебивает. – После разбирательства зачинщиков на плаху отправим, без этого нельзя, а остальных под своё начало возьмешь. Да не радуйся ещё, дурень. О званиях и орденах забудь – лишён и разжалован. Чего моргаешь, скажи спасибо, что не до рядового.
– А…
– Молчи. На престол хочешь?
Александр опешил от неожиданного вопроса и не сразу нашёлся с ответом:
– Только после Вас, Ваше императорское Величество.
– Именно, Сашка, именно так! После, а не вместо. Но я не тороплюсь – лет через пятнадцать, коли до генерала дослужишься, вернёмся к этому разговору. Пока же иное – заберёшь всё вон то гвардейское отребье, штафирками разбавишь, и сделаешь из них солдат. Как – сам думай. Теперь ступай, господин прапорщик. Да, ещё… не заставляй меня жалеть о допущенной мягкости. Иди.
Побрёл, по-стариковски шаркая ногами и с опущенной головой. Сделав несколько шагов – обернулся:
– Граф Панин был вызван из Москвы и является…
– И является покойником! Нету больше твоего графа, весь кончился – семёновцы порешили впопыхах, даже допросить толком не успели.
Едва он ушёл, как тут же явился поручик Бенкендорф, вооружённый громадной папкой для бумаг, внушающей почтение всем своим видом. И настроение имел Александр Христофорович несколько подавленное. Неужель не развеялся за ночь?
– Государь, должность статс-секретаря подразумевает…
– Вздор! Здесь только я могу чего-либо подразумевать. И ты тоже, но гораздо меньше. Вот почто твои мерзавцы вице-канцлера удавили? Кто указы писать теперь будет, а?
– Так ведь сопротивлялся!
– Да? И лицом о стену пытался убиться? Каков негодяй. Всё, возражений более не потерплю, и мозги мне е… хм… пудрить прекращай! Пиши!
Поручик тяжело вздохнул, выудил из недр бездонных карманов походную чернильницу да гусиное перо и изобразил внимание. Что же, с него, пожалуй, и начнём.
– Готов? Пиши, голубчик… Сего дня, дату сам поставь, года тысяча… это тоже сам, чай грамотный, повелеваю. Что, титулование? Его давай опустим. Как нельзя? Хорошо, пусть будет просто – Император Всея! Нет, уточнения не надобны, дабы потом не пришлось каждый раз дополнения вносить.
Карябает… да так ловко! Неплохого, однако, немчика себе нашёл – аккуратный, сообразительный, в меру честолюбивый, и не без инициативы. Ну вылитый особист.
– Так, далее пошли. Назначить полковника Бенкендорфа Александра Христофоровича, год рождения укажи, командиром особой лейб-гвардии Павловской сводной дивизии, точка. Оклад содержания определить в соответствии с… Тебе сколько денег надобно?
– Государь…
– Крепостных не дам, и не проси, самому нужнее. Ладно, пиши далее – оклад содержания определить в разумных пределах, ограниченных целесообразностью. Опять точка. Приступить к исполнению обязанностей оному полковнику… Когда сможешь?
– Я тотчас, Ваше Императорское Величество!
– Нет уж, погоди, сначала с бумажными делами покончим. Давай-ка следующий лист. Ну?
Что бы ещё такого указать в письменном виде? Ага, придумал.
– Указ о раскулачивании участников вооружённого мятежа… Постой, что значит "подвергнуть злодеев кулачному битию"? Я для кого диктую? Нет, так не пойдёт, переписывай.
– Но Ваше…
– И не спорь. Указ о конфискации имущества недвижимого, движимого, включая украшения и носильные вещи, а также деревень, душ крестьянских, и прочего, в Указе сём неупомянутого, но подлежащего изъятию. Списки, кстати, готовы?
– Составляются, государь.
– Ага, как закончат, всё перебелишь, и мне на утверждение.
– Будет исполнено!
– И найди, наконец, Акимова! Где обещанные пистолеты? Как голым хожу, ей-богу.
Я – бюрократ! Настоящий махровый бюрократ без подмесу. Вывод сей сделан из испытываемого при составлении бумаг несказанного удовольствия. Пара надиктованных второпях указов наполнила грудь великой радостью, сравнимой разве что с восторгом при командовании парадом. М-да… ну и привычки достались в наследство. Но, по правде сказать, изживать их рано, тем более текущий момент требует… требует… точности, вот чего он требует. Помню, капитан Алымов как-то говорил, только шёпотом и оглядываясь по сторонам: – "Коммунизм, товарищи красноармейцы, это не только советская власть плюс электрификация всей страны, но прежде всего – строгая большевистская отчётность".
И где же раздобыть человека для такой отчётности? Новоявленный полковник, при всех его достоинствах, не подходит совершенно – молод, романтичен, в голове звон шпаг и марши будущих побед. А вот сыскать кого с чернильницей вместо сердца…. Память услужливо подсовывает образ холёной морды, лучащейся приветливостью и некоторым самодовольством. Лексан Борисыч? Ну уж нет – князь Куракин, как кажется, не задолжал только нищим на папертях, да и то по причине пренебрежения медными деньгами. Такой не токмо Родину, но и меня продаст с потрохами, коли цену дадут. Надо, кстати, разобраться… вот отчего милейший друг детства проигнорировал приглашение на вчерашний ужин в узком кругу? Знал и списал со счетов? Вот сука!
– Так в точности и передам, Ваше Императорское Величество!
– Что? – я в недоумении обернулся к прапорщику новой лейб-кампании, ещё одетому в солдатский мундир, но с офицерским шарфом. – Что передашь?
– То, что Ваше Императорское Величество изволили отказать княгине Анне Петровне Гагариной в аудиенции по причине… Прошу прощения, государь, про самку собаки ей тоже говорить?
Ну ни хрена себе через две коряги об пень и три раза по столу! Я уже вслух думать начал? Осторожнее, Павел Петрович, ведь обязательно поймут неправильно.
– Передай Аннушке… твою мать… то есть, княгине, что видеть её более не желаю! И какого… хм… почему она не в Милане?
– Не могу знать!
Он не может… а я? Я могу? Всё же могу – память вновь заявляет о себе, но давлю не вовремя проснувшееся чужое чувство. Аннушка, милая Аннушка… Моё? Цыц, кобелина проклятый! Десяток детей, на башке лысина, а туда же?
– В шею гони, прапорщик! К чертям собачьим! Чтобы ни одной бабы тут не было!
– И меня, Ваше Величество? – тихий голос за спиной наполнен непонятной грустью.
Это кого нелёгкая принесла? Как флюгер – туда-сюда всё утро кручусь. Но, тем не менее, оборачиваюсь на знакомые интонации. Маша?
– Сударыня? – императрица… жена… непохожа на ту, но что-то… Стоит, улыбаясь робко и виновато, будто извиняясь за ночную истерику у разбитых дверей в спальню старшего сына. – Извольте вернуться в свои покои.
– Государь, Вы тут… – волнуется? – Холодно нынче, вот возьмите…
Только сейчас ощутил озноб. Он появился как-то разом, незамеченный ранее из-за напряжения и общей взвинченности.
– Спасибо, – протягиваю руку за тёплым плащом с меховой подкладкой, и соприкасаюсь с её рукой. – Спасибо, душа моя.
Улыбка ярче. И этот болван мог думать о других женщинах?
– Я беспокоилась. Ночная стрельба, Вы появились и снова исчезли, караул не выпускал… Я боялась за Вас.