Первого января во время бала в императорском дворце, — он был приурочен к празднику Юноны, — князь Зандер Трентский сделал официальное предложение руки и сердца принцессе Брабантского дома графине Гелдерна баронессе Анаис д’Антиньи. Анаис предложение приняла, специальный посланник герцога Брабантского граф Бентхейма Готье засвидетельствовал это событие от лица брабантской родни, а отец Зандера герцог Ноэн — от себя и своей супруги. Таким образом, формальности были соблюдены, и все присутствующие бросились поздравлять жениха и невесту. На самом деле, никто никуда не бросался, — ещё не хватало уронить свою честь излишней поспешностью, — но по сути так все и обстояло: гости императорского дворца считали не только честью и долгом, но и острой необходимостью, поздравить Зандера и Анаис, а заодно и Триса с Марией, о помолвке которых было объявлено восемь дней назад. Однако тогда обстоятельства сложились таким образом, что поздравить их лично смогли лишь самые близкие родственники и мизерное число их самых близких друзей. Остальным до сегодняшнего дня приходилось довольствоваться букетами цветов или элегантными подарками, поскольку просто так, не прикрепив её к чему-нибудь подходящему, записку с поздравлениями в палаццо Коро не отправишь. Вот и слали: оранжерейные розы и тюльпаны, доставленные самолетами экзотические цветы из Азии и Африки и, наконец, колдовские цветы, созданные магами Земли и Воды здесь же в Лионе. Впрочем, кое-кто пошел иным путем, прислав вместо живых, пусть и наколдованных с помощью магии цветов, хрустальные и фарфоровые розы и лотосы из цветного стекла, а граф д’Артуа подарил невесте бутоньерку на руку — великолепный браслет, выполненный из серебра, зеленого золота и драгоценных камней пяти разных цветов. Если же говорить о подарках, то чего там только не было: и седло из Кордовы, и грузинский кинжал «кама», и, одни боги ведают, что ещё. Сама Габи к подаркам никакого отношения не имела, но, демонстрируя «непереносимую» дружественность, выдержала почти часовую экскурсию по внезапно возникшей в замке оранжерее и немного повосхищалась полученными Марией в подарок драгоценными безделушками, типа готского гребеня-пейнеты из перламутра или аграфа[124] из русских изумрудов.
Однако все это были заочные поздравления, и сейчас в императорском дворце все желающие получили возможность лично засвидетельствовать обеим брачующимся парам свою «бесконечную любовь и дружбу». Ну, а поскольку дело касалось клана Мишильеров, — не говоря уже о Перигорах, — присутствие сестры тана, носящей между прочим, как и он сам, двойную фамилию Мишильер-Перигор, было необходимо и обязательно. Так что Габи, исполняя сестринский и дружеский долг, честно отбывала номер, но при этом не забывала смотреть по сторонам. И вот что она сразу же подметила. Во-первых, она не увидела на балу самого императора, и сразу же вспомнила, что Карла II нигде не видели с того самого дня, когда некое срочное дело прервало их с Эвой Сабинией разговор по душам. Напротив, именно после этого, его везде, где только возможно, замещала именно принцесса-наследница. Она же объявила сегодня о прекращении Турнира. Вроде бы, уже не новость, но публично и в присутствии цвета франкской аристократии эти слова были произнесены только сегодня, и произнесла их принцесса Эва Сабиния, а не император Карл II.
Разумеется, никто ничего пока не знал, — во всяком случае, никто из тех, с кем общалась Габи, — но интуиция подсказывала, что дела в империи обстоят не так, чтобы очень хорошо. Возможно, и даже скорее всего, император был болен. В это было сложно поверить, ведь он являлся одним из сильнейших магов империи, но другого объяснения в голову не приходило. Вопрос сводился лишь к тому, чем конкретно он болен, и насколько серьёзна его болезнь? Не будучи ни целителем, ни академически образованным медиком, Габи не могла и даже не пыталась развеять свои недоумения, но интуиция подсказывала, что вопросы заданы верно, а значит, император действительно серьёзно болен. Настораживало, однако, что ни принцесса, ни статс-секретарь двора, — не говоря уже об императорской канцелярии, — не выступили по этому поводу даже с самым лаконичным заявлением. Но, по-видимому, родня Карла II была так или иначе осведомлена о состоянии дел либо же просто почуяла запах беды и оценила значимость момента.