В последний месяц жизни Елена Андреевна была поглощена мыслями о детях. Некрасова рассказывает, что в письме к Екатерине (18 ноября 1841 г.) она выказывала волнение за их будущее, «предчувствуя свою скорую смерть». «Мысли об их воспитании не давали ей покоя, – добавляет Некрасова, – она говорила, что хочет дать им хорошее „элементарное“ образование, но единственное доступное ей средство – это её собственное перо». Особенно сильно она беспокоилась о Елене Петровне:
От гувернанток для её старшей дочери не было проку – она быстро их перерастала. Елена Андреевна начала задумываться о том, чтобы отправить её учиться в Одесский институт, хотя институтское образование мало соответствовало её основным убеждениям; но из двух зол всегда выбирают меньшее. Мысль о собственной болезни терзала её по этой причине[82].
Вера отмечает, что все эти годы их мать сильнее всего беспокоилась о Елене, «с детства наделённой исключительным характером»[83]. На смертном одре с губ матери слетели пророческие слова: «Что ж, может быть, это и к лучшему, что я умираю. По крайней мере, я не увижу, что приключится с Еленой! В одном я уверена – её жизнь будет непохожа на жизнь других женщин, и ей придётся много страдать»[84].
Каких страданий страшилась мать Блаватской? Возможно, ответ на этот вопрос заключается в строках из её произведений «Идеал» и «Напрасный дар»:
Всякая выдающаяся женщина, в особенности писательница, испытает на себе преследование со стороны всего мира… Положение мужчины с высшим умом нестерпимо в провинции; но положение женщины, которую сама природа поставила выше толпы, истинно ужасно.
Стоглавая гидра общественного мнения, объявив её бессмертной, втопчет в грязь её благородные чувства… И напрасен дар её, напрасны все порывы к усовершенствованию; она как преступник, отверженный обществом, не вырвется более ни к свету, ни к жизни[85].
Елене Андреевне и самой довелось столкнуться с враждебностью и злопыхательством провинциальных умов[86].
В другой её повести, «Суд света», героиня изобличает жестокость провинциального общества в предсмертном письме: «Члены этого страшного трибунала все люди малодушные. С позорной плахи, на которую он положил голову мою, когда уже роковое железо смерти занесено над моей невинной шеей, я ещё взываю к вам последними словами уст моих: „Не бойтесь его!.. он раб сильного и губит только слабых…“»[87].
Должно быть, Елена Петровна не раз перечитывала эти строки, проливая над ними слёзы, как и над другими сочинениями своей матери, которые были опубликованы в форме изящного четырёхтомника через год после её смерти – как живое наследие для её детей.
Глава 9
В Саратове
Вскоре после смерти Елены Андреевны дети переехали в Саратов насовсем. Путешествие по живописным степям России несколько скрасило горечь утраты. Их путь пролегал и через пустыни, где лошадей, тянувших две большие кареты Фадеевых, к восторгу детей пришлось заменить верблюдами.
По приглашению князя Тюменя они на сутки остановились в калмыцком улусе. Там им своими глазами довелось увидеть жизнь кочевых племён в пустыне. Княжна Елена, хорошо осведомлённая о традициях калмыцких буддистов, поведала о них внукам. Она рассказала им о молитвенном колесе:
– Если буддисты слишком заняты или устали, чтобы молиться, они крутят ручку колеса так быстро, как только смогут; в это время внутри колеса вращается свёрток с молитвами. Один раз повернул – всё равно что помолился.
– Вот дураки! – заявила Вера.
Елена парировала:
– Дураки есть и среди наших людей. Разве вращать колесо – это не то же самое, что бездумно бормотать себе под нос молитву…?
И она рассмешила детей, напомнив, как их ключница, помолясь перед иконами, кричала на горничных и раздавала им оплеухи.
В Саратове у детей началась новая жизнь – вдобавок к Антонии у них появились три новых учителя. Одна из них – француженка Генриетта Пекёр – в дни французской революции была редкой красавицей. Синнетт писал о ней:
Её любимым занятием было рассказывать детям о том славном, прекрасном времени, когда «фригийские красные колпаки» выбрали её на роль богини свободы в уличном фестивале Парижа. День за днём она купалась в лучах славы, двигаясь по улицам города в пышной процессии. Сама рассказчица ныне представляла собой забавную старушку, согбенную под тяжестью лет, и более походила на злую фею Карабос, чем на кого бы то ни было. Но её юных благодарных слушателей трогало красноречие и очарование описываемых событий… Лёля тут же заявила, что будет «Богиней свободы» всю свою жизнь[88].
84
Нефф М. Личные мемуары Е. П. Блаватской. – Уитон: The Theosophicl Publishing House, 1971. – с. 17. Желиховская В. П. Елена Петровна Блаватская, Lucifer, ноябрь 1894, с. 204.