Поддержка со стороны Дерферов становится все менее ощутимой. Просительные письма наталкиваются на гранитную непреклонность пухлого сэра. С трудом наскребя денег на дорогу, Гофман отправляется в Кенигсберг. Но его красноречивые доводы в разговоре с дядюшкой Отто производят на последнего не больше впечатления, чем убеждения письменные, ибо сэр стал еще более непробиваемым и несговорчивым, чем прежде. И молодой человек — униженный и оскорбленный — отправляется восвояси. Дрожа от холода в тряском дилижансе, за окном которого тянется унылый зимний ландшафт Восточной Пруссии, он, как никогда, тоскует по близости друга, и единственное утешение приносит ему надежда на скорую встречу с Гиппелем. Ибо для того, чтобы попасть в Лейстенау, ему требуется сделать лишь небольшой крюк.
Гиппель к этому времени получил богатое наследство, стал дворянином, обзавелся юной женой и теперь делил свое время между обязанностями, связанными с его многообещающей карьерой, и заботами о своем огромном поместье Лейстенау. Гиппель процветает. Его румяное, гладко выбритое лицо красиво обрамлено белокурыми локонами; как все зажиточные люди, он начал отпускать брюшко. Протертое до дыр пальто и заплатанные сапоги Гофмана — красноречивее всяких слов, произнести которые, впрочем, ему все равно помешала бы гордость. Гиппель понимает, что положение друга еще более плачевно, нежели он себе представлял, и со свойственной ему деликатностью предлагает тому взаймы весьма приличную сумму. Он уже хлопотал об отмене ссылки в Плоцк и теперь полон решимости употребить все свое влияние и связи, чтобы вызволить Эрнста из этой глухомани.
Его старания увенчиваются успехом, и через несколько недель после возвращения в Плоцк Гофмана назначают регирунгсратом в Варшаву. Отныне он будет получать солидное жалованье и сможет снять себе жилье на Сенаторской — живописной тенистой улице на правом берегу Вислы.
«Разъяренный музыкант»
В 1804 году Варшава именовалась «столицей Юго-Восточной Пруссии». Столицы Польши не существовало с тех пор, как эта несчастная страна была поделена между Австрией, Пруссией и Россией. Перед смертью царица Екатерина дала своему наследнику необходимые инструкции, и когда год спустя (в 1797‑м) царь Павел подписывал договор о разделе, он потребовал, чтобы в него была включена тайная статья, согласно которой после раздела ничто не должно было напоминать больше о прежней польской государственности.
Однако, несмотря ни на что, Варшава была и остается польским городом. По-польски причитают нищие, сидя на корточках перед ветхими домиками бедных кварталов; по-польски беседуют аристократы в муфтах и шубах из выдры. В небольшом костеле в стиле рококо на улице Кролевской по-польски молятся прихожане перед почерневшими от многовековых курений образами девы Марии. Еврейские дети, играющие в прятки в лабиринте улочек, перекликаются то на идише, то на польском. Ни грубому насилию, жертвой которого Польша станет еще не раз, ни иноземным завоевателям никогда не удастся искоренить этот гибкий и певучий язык или поставить на колени этот легкоранимый, но горячий и непокорный народ.
Гофман восхищен живописным городом и в то же время неприятно поражен царящей в нем суетой. Первое время он ворчит, но чувствуется, что и он не устоял перед прелестью колонн и меланхоличной красотой прудов в парке в Лазенках, где он любит прогуляться, перед барочными башнями в Вилянуве, похожими на пагоды, перед посеребренными снегом дворцами, перед замысловатыми фронтонами домов на площади Старого Рынка, где скрипят железные фонари, и перед дремотным уютом пивных, где он прихлебывает «крамбамбули» из толстого бокала. Пестрый мир! — слишком шумный — слишком сумасбродный — слишком безумный — всюду полная неразбериха, — пишет он в мае 1804 года в письме Гиппелю, где жалуется на трезвон колоколов, пение монахов, «янычарскую музыку», брань портовых рабочих и базарных торговок — словом, на весь тот шум, что мешает сочинять музыку, доводя его до состояния хогартовского «Разъяренного музыканта». Впрочем, этот шум не помешал ему написать музыку к «Веселым музыкантам» на текст Клеменса Брентано.
В июне 1804 года в суде, где работает Гофман, заступает на должность новый асессор. Он четырьмя годами младше Гофмана, его зовут Юлиус Эдуард Итциг. Позднее, когда евреи получат равные с другими права, он сменит написание своей фамилии на Гитциг.