Зато с полной уверенностью можно утверждать, что многие из черт дамы, о которой идет речь, использованы Гофманом в описании советницы Бенцон из Кота Мурра: Примерно тридцати пяти лет от роду; впрочем, до сих пор не утратившая внешней привлекательности… Ясный и проницательный ум советницы, ее неизменное остроумие, ее знание жизни, но также и некоторая холодность характера, служащая необходимой предпосылкой для таланта повелевать.
Довольно скоро Гофман понимает, что в Берлине у него мало шансов обеспечить себе достойные средства к существованию. Он снова вынашивает мечту перебраться в Вену. Вероятно, он мечтает об этом во время своих ночных прогулок, когда возвращается с очередной вечеринки и своим резким, подпрыгивающим шагом мерит спящий город. Снег скрадывает звон часов, перекликающихся друг с другом со своих башен; здания посольств на Парижской площади бледно и зыбко вырисовываются в отраженном от земли лунном свете; улица Унтер-ден-Линден уходит далеко в перспективу и теряется в темной мгле. Когда Гофман проходит под фонарем, рядом с ним разворачивается, как веер, фигура его двойника, нервно жестикулирующего под своим изогнутым цилиндром, пока его не поглощает тьма. Более, чем когда-либо прежде, он чувствует себя заключенным в хрустальный сосуд, изолированным от мира живых, заточенным в безжалостную блестящую темницу. Проходя мимо «Заброшенного дома», он бросает беглый взгляд на это пугающее и загадочное строение, настоящее логово привидений, — в то время это дом № 9 по Унтер-ден-Линден, вопреки всякой вероятности втиснутый меж роскошными фасадами зданий. В большом городе, покрытом снегом, по ночам бродят призраки.
Все указывает на то, что после сильнейших приступов чувства раздвоенности в Гофмане происходит другой феномен: мгновенная концентрация личности, обратная реакция на встречу с двойником, проявляющаяся именно в своего рода кристаллизации «Я», в абсолютном и божественном ощущении единства заключенного в «Ничто» существа, свободного от власти времени и пространства. Эти мгновения редки и драгоценны; чтобы они улетучились, достаточно мышиного писка или скрипа половицы.
Тени, огни и кулисы
Гофман ведет переписку с многочисленными издателями, и один из них, Иоганн Фридрих Рохлиц, редактор лейпцигской «Всеобщей музыкальной газеты», пообещал «когда-нибудь потом» познакомить его с музыкальными критиками. Гофман дал пространное объявление во «Всеобщие имперские ведомости», своего рода прошение о предоставлении работы, в котором перечислил свои разнообразные знания и умения: языки, театральные костюмы и декорации, режиссура, сочинение музыки, организаторские способности и т. д. Ему хотелось бы стать во главе театра или оркестра. В этом его последняя надежда, о чем он сообщает Гиппелю, с которым снова вступает в оживленную переписку. В письмах, написанных весной 1808 года, встречаются потрясающие места, как, например, следующее:
Все мои удары бьют мимо цели; ни из Бамберга, ни из Цюриха, ни из Познани я не получаю ни пфеннига; я работаю на износ, ставлю на карту свое здоровье и ничего не приобретаю взамен. Мне не хотелось бы описывать Тебе свою нужду, но она достигла крайней точки. Вот уже пять дней, как я не ел ничего, кроме хлеба. — Такого еще никогда не было! Сейчас я сижу с утра до ночи над рисунками для издания вернеровского «Аттилы». Пока еще неизвестно, придется ли мне делать все рисунки или только часть; если повезет, то я заработаю 4–5 фридрихсдоров, которые все уйдут на оплату жилья и долгов. Если Тебе не трудно, то, пожалуйста, вышли мне фридрихсдоров двадцать, иначе я просто не знаю, что со мной будет. К тому же я только что заключил договор с директором Бамбергского театра и с 1 сентября должен приступить к своим новым обязанностям, так что уже в августе мне нужно ехать. Мое единственное желание — это вырваться из Берлина и отправиться в Бамберг. Для этого, однако, нужны деньги, так как к отъезду мне необходимо хотя бы привести в порядок свой гардероб. — Как только я начну что-то зарабатывать, я начну думать о том, чтобы хотя бы частями возвращать Тебе мой огромный долг. Не смог бы Ты, если, конечно, Тебе удалось выручить приличную сумму, занять мне еще 200 талеров? Это не только вытащило бы меня из нужды, но и позволило бы мне поехать в Бамберг. (7 мая 1808 года.)
Едва он успел отправить это письмо, как уже раскаялся в том, что его написал. Его гордость протестует. Он пишет: Несколько дней назад отсутствие самого необходимого поставило меня на грань безумия, и в этом состоянии, как мне помнится, я написал Тебе письмо. — Хороший ужин и крепкий сон привели меня в чувство — для того, впрочем, чтобы я тем острее осознал всю бедственность своего положения. И через несколько строчек: Из заказа на иллюстрации для вернеровского «Аттилы» тоже ничего не вышло… Мой друг Бернер! он заявил, что предпочел бы все же поручить эту работу некоему С., а не мне.