— Чонгук, — хрипло начинает альфа, стоит брату ответить на звонок.
— Я как раз тебя набирал, — улыбается Чонгук. — Как там мой волчонок, у меня волк опять бесится, я беспокоиться начал.
— Он… — Тэхён осекается, прикрывает веки и с шумом выдыхает. — Чонгук, его похитили. Прости меня, умоляю прости меня, я умру, но найду его.
— Что?
Юнги, который причёсывается в ванной, выбегает в номер от того, как громко был задан вопрос.
— В чём дело? — омега подходит к вмиг побледневшему альфе и усиленно игнорирует подкрадывающуюся к горлу истерику. Предчувствие Юнги не обмануло, что-то с малышом. Он это чувствует, и пусть, не услышав это от своего альфы, не поверит, но ползущие к нему из углов чёрные щупальца страха за своего ребёнка всё ближе и ближе. — Что с ним? Ему плохо? Он заболел? — Юнги срывается к вешалке за худи. Но Чонгук ловит его за запястья и, притянув к себе, обхватывает ладонями лицо.
Чонгук сам еле на ногах стоит, с трудом расползающуюся внутри панику сдерживает. Чонгук должен быть сильнее, ради Юнги, ради своего сына. Омега если хоть секундный страх в альфе увидит, то пеплом в его руках осыпется. Чонгуку такая роскошь, как слабость, не полагается. Он опора своей семьи и даже в самый тяжёлый момент, который так скоро настал, он должен быть сильным.
— Послушай, кое-что произошло, — Чонгук старается унять дрожь в голосе, но выходит из рук вон плохо. — Даниэль… Он… Его похитили.
Юнги смотрит на мужа и не верит. Отрицательно вертит головой, делает шаг назад, но альфа ловит его, боится, что тот на ногах не устоит.
— Нет, — одними губами шепчет Мин. — Неправда. Ты врёшь мне, — Чонгук чувствует, как обмякает тело в руках, и как беззвучные слёзы орошают лицо омеги.
У Юнги грудь стальные ремни перетягивают, каждый вдох это перманентная концентрированная боль, бьющая прямо в сердце. Юнги впервые в жизни с таким горем сталкивается, впервые чувствует, что ему это неподсильно, он после всего встать был готов и встал бы, но не после Даниэля. Только не Даниэль. Его ребёнок — его жизнь, кислород в его венах, его личное утро, знаменующее новый день. Юнги не переживёт и секунду без Даниэля, сам в могилу полезет, сам себя закопает, он уже вкус чёрной земли на языке ощущает, чувствует, как она комками в лёгкие забивается, и воет. Виснет в руках своего альфы и воет так, что волк Чонгука у него внутри затыкается — в угол забивается, не в силах с этой болью в чужом голосе совладать, на свою забивает, молит Чонгука парня в чувства привести, боится, что у омеги от горя разум помутнеет. Юнги уже на коленях, Чонгук его удержать не может, всё боль его забрать хочет, сам на части от одной мысли, что Даниэль у врага, рвётся, в том, что он жив и не сомневается, думать иначе не хочет.
— Мой ребёнок, где мой ребёнок? — скулит Мин и трясёт присевшего напротив альфу за плечи. — Где мой сын?
Чонгук прижимает омегу к себе, а второй рукой набирает Люка.
— Собери всех и езжайте к границе, я догоню.
— Ты думаешь… — хрипит Мин. — Думаешь, это Хосок?
Чонгук отлепляет от себя омегу и всматривается в лицо.
— Я верну нашего сына. Я тебе обещаю, что верну его живым и здоровым, верь мне, — Чонгук смотрит прямо в глаза Мина. — Просто дождись, обещай дождаться.
— Вернёшь, иначе не прощу тебя. Никогда не прощу, — сквозь слёзы шепчет Юнги и есть в его голосе что-то, что Чонгук и не сомневается.
***
Даниэля передают в Дезир через подкупленного пограничника. Хосок нервно ходит по гостиной особняка, ждёт самого дорогого гостя и даже отказывается от предложенного Тао виски.
— Моя награда за все мои труды едет ко мне! — потирает ладони альфа. — Я оторву голову этому выродку, а когда за ним прибежит его ненаглядный отец, то он прям у порога получит свою дозу, которую я храню здесь, — Хосок хлопает себя по груди, — прямо у своего сердца. Моего братца и убивать не придётся, он сам сдохнет от горя, потеряв и сына, и альфу. А потом, мой дорогой Тао, — Хосок подходит к парню и кладёт руку ему на плечо. — Люди под моим чутким руководством станут королями этого мира. Весь Бетельгейз будет принадлежать нам. Мы легко устраним всех оборотней, которые оставшись без вожака уже и так почти мертвы. Так что эту ночь надо вписать в историю. Она чудесна.
Хосок слышит скрежет шин по асфальту со двора и быстрыми шагами идёт в сторону двери, в которую входит один из его людей с небольшой корзиной в руках. Альфа замирает в пяти шагах от мужчины и шумно внюхивается. Он пытается сделать ещё шаг, преодолеть эти оставшиеся метры, выхватить уже эту корзину и швырнуть её об стену, но не получается. В Хосоке медленно, крупица за крупицей страх заселяется — чего не понятно, но именно он сейчас ноги альфы к паркету пригвоздил, не шевельнутся. Хосок растерянно смотрит то на Тао, то на мужчину напротив, сжимает и разжимает ладони, чуть ли не рычит, злится на себя, но подойти не может. Зато работник подходит, кладёт корзинку на стол и, откланявшись, уходит.
— Босс, в чём дело? — пытается вмешаться Тао, но Хосок отмахивается от парня и, выдохнув, всё-таки идёт к столу. Трясущимися руками откидывает маленькое покрывальце и умирает.
Хосок всегда хотел умереть — в детстве это желание проявлялось особо остро, а в юношестве желание своей смерти Хосок перенаправил в желание убивать других. Он научился питаться чужими страданиями, чтобы не замечать своих, чтобы не зацикливаться на своей, как он считает ущербности. Хосок не знает, что такое ласка, нежность, даже не подозревает, что такое любовь, но он знает, что такое смерть. Она единственная с ним рядом, она его вечный спутник, она прекрасна и пахнет для Хосока домом. Смерть забрала у Хосока папу, за ним отца. Там, где бы они сейчас не были, однозначно намного лучше, точно получше, чем Хосоку здесь. Хосок любит смерть, принимает её за родную, боготворит и доверяет только ей. И сегодня она пришла. Впервые за все эти годы, после долгих ночей в ожидании она пришла. Она лежит в этой корзине, пахнет домом и беззубо улыбается. Она даже прекраснее, чем он себе представлял — тянет к нему маленькие ручки, берёт в плен. Запах леса заполняет всё пространство, просачивается в поры, кажется, отныне это единственный запах, который альфа чувствовать будет.
Хосок прикрывает веки, делает глубокий вдох и видит, как он маленьким бегает между деревьями-великанами, как барахтается в этой пропитанной дождём земле, чувствует, как радость и никогда ещё не опробованное чувство абсолютного счастья заполняют всё нутро. Видит улыбку своего отца, руку папы в свои волосах и чуть ли не плачет, не в силах с такими эмоциями совладать. Эти чувства сильнее всего — их доселе ни одна победа не вызывала. Хосок такой масштаб через себя никогда не пропускал — это словно ток в кровь пускать — он это электричество на кончиках пальцев чувствует. Хосок будто дышать только что научился, весь его организм запустился, все чувства обострились. Он никогда не искал дома, он всегда был убеждён, что он всего лишь гость здесь, но дом нашёл его сам — приехал к нему в маленькой корзинке и подарил смысл. У Хосока внутри фейерверки взрываются, огни зажигаются, мрак отступать заставляют. Альфа в эти крохотные ручки своё прогнившее сердце вложить готов, пусть хоть по сырой земле волочит, кочками и камнями раздирает, пусть только держит, пусть хоть так, но касается. Хосок себя цельным чувствует, будто всю жизнь по миру разделённым ходил, а тут пришёл маленький полукровка и воедино собрал, все трещины любовью залил, разрозненные куски соединил. Того, кто вечно ненависть и вражду сеял, взмахом ресниц усмирил, поводок на шее затянул и ласково шепчет — «сиди тихо, я тебя заберу, твои раны залечу, я твоим домом стану». И Хосок на колени перед ним падает, сам своё сердце из груди вырвать и к этим крохотным ногам бросить готов. «Только люби меня» — шепчет альфа. «Уже люблю», — в ответ, и у Хосока вселенная яркими красками окрашивается, будто все боги мира над ним сжалились, спасение ему послали. Хосок его беречь и лелеять будет, надо будет, у этих ног ляжет и как пёс безродный умрёт.