— Вы оставите всю стаю без глав, вы уничтожите целую фамилию, — в истерике кричит Дживон, который при этом сам приказывает шофёру ехать в Дезир.
Джин опускается на переднее сиденье мустанга и выхватывает только что зажжённую сигарету меж пальцев Намджуна.
— Покатаемся, детка? — подмигивает альфа.
— За детку в лоб можно получить, — огрызается Джин, но Ким знает, как ему нравится, когда он его так зовет. — Поехали за малышом, я не хочу пропустить момент, когда Чонгук этому полукровке голову оторвёт.
— Давно пора было, — соглашается Ким и заводит мотор.
***
Во двор особняка Минов въезжают только Чонгук и Тэхён. Оборотни окружают особняк и заполняют ближайшие улицы, несмотря на то, что сами находятся под прицелом людей Хосока. Все родные и близкие Чонгука в целях безопасности по его приказу остаются за воротами. Правда, приказ был и брату тоже, но тот ослушался. Тэхён высадил Чимина и, передав плачущего и не отпускающего его омегу Муну, встал справа от брата перед дверью в дом и поражается тому, почему ни один из охранников и заполнивших двор людей даже не делает попытку напасть. Юнги стоит слева от альфы, с трудом давит в себе поднимающуюся в горле панику — с одной стороны его ребёнок за этими дверями, с другой давно забытые-незабытые воспоминания, связанные с этим домом, сейчас нервы по одному оголяют, когтистыми пальцами на них, как на струнах, играют, и только присутствие чёрного волка рядом придаёт смелость и позволяет держаться на своих двух. Чонгук состояние своего омеги чувствует и сплетает свои пальцы с его, молчаливо подбадривает, а потом слышит писк малыша и, моментально превратившись, рычит в ответ. Юнги сориентироваться не успевает, как оба волка, пробив дверь, влетают внутрь. Юнги вбегает за ними и замирает на пороге, увидев брата, в руках которого его малыш.
— Давай поговорим, — обращается Хосок к чёрному волку.
Чонгук, который не разговаривать приехал, а рвать и метать, поняв, что, пока ребёнок в руках полукровки, его не тронуть, возвращает человечье обличие и делает шаг к Хоупу.
— Больше не подходи, стой там, где стоишь и послушай, — Хосок кладёт Даниэля на плечо и, придерживая за попу, поворачивается к словно прибитому к двери Мину. — Рад тебя видеть, братец.
— Хосок, — чуть ли не плачет омега. — Умоляю, отдай мне ребёнка, возьми взамен меня, пусть я буду тем, кому ты мстишь, оставь малыша, — отчаянно просит его Юнги.
Чонгук пристально смотрит на альфу, на малыша, который, соскользнув с плеча вниз, улыбается отцу и одними губами шепчет «нет».
Чон это чувствует сразу же, убеждает себя, что показалось, что это игра его больного воображения, но картинка только чётче вырисовывается, единым пазлом собирается. Альфа чуть не сгибается от чудовищной мысли, поселившийся внутри, той самой, которая слово за слово красными буквами, как его приговор, перед глазами выводится. У Чонгука в груди будто кто-то сидит, этот кто-то сейчас по рёбрам бьёт, альфа их треск слышит, сам себя руками обхватывает — одно прикосновение, и он в пыль превратится, позорно прямо здесь разрушится. Потому что Чонгуку день с ночью поменяли, его в такую клетку загнали, что до костей свои руки стереть — не поможет. Чонгуку из этой западни не выбраться, легче самому голову в медвежий капкан просунуть и дать острым шипам глотку проткнуть. Хосок с этим блестяще справился, приветствуя, улыбаясь, не трогая оружия, Чонгука в дом пригласил, а сейчас кожу живьём сдирает, прямо в глаза смотрит, ту самую чудовищную мысль подтверждает. Полукровке бы сейчас только бокал в руку взять и за свою абсолютную победу выпить — он Чонгука на колени поставил, природа против своего любимого зверя пошла, спелась с чудовищем, отвернулась от волка. Но бьющийся в агонии разум эту новость воспринимать отказывается, сам вокруг себя барьер выстраивает, пытается заблокироваться, не принять, до последнего отрицать. Этого не может быть — его малыш не может принадлежать этому чудовищу.
— Сукин сын, — медленно выговаривает Чон и бросается на Хосока. Даниэль, превратившись в волчонка сразу прыгает на отца, и Чонгук передаёт его подлетевшему брату.
— Этого не может быть, — Чонгук обхватывает ладонями горло полукровки и душит его. — Ты всё подстроил! Так не бывает, только не мой сын, — шипит альфа и сильнее давит на горло врага. Чувствует, как под пальцами заходится его кадык, но Хоуп прямо в его руках превращается и мощным ударом альфу об стену швыряет, падает Чонгук уже на лапы и сразу возвращается в бой.
Тэхён тем временем передаёт малыша Юнги и не упускает из поля зрения людей Хосока, заполняющих гостиную. Юнги прижимает Даниэля к груди, нагибается к валяющемуся на полу одеяльцу и укутывает ребёнка.
— Всё хорошо, малыш, ты теперь у папы, я тебя в обиду не дам, ни на секунду больше от себя не отпущу, обещаю, — Юнги, глотая слёзы, продолжает обнимать ребёнка, который не сидит спокойно, а всё время дёргается в сторону рвущих друг друга на части альф.
— Выходите во двор, — просит Тэхён омегу, но Юнги и с места двигаться не собирается. Он продолжает следить за дерущимися парнями, следит за своим альфой — омега без него этот дом не покинет. У Чонгука правая передняя лапа изодрана, из неё кровь хлещет, а у Юнги внутри страх набухает, все органы по стенкам размазывает, он треск своей кожи слышит, одними губами имя любимого шепчет, подбадривает. Чонгук когтями Хосоку грудь раздирает, полукровка отскакивает назад и принимает облик человека, Чонгук следует его примеру. Все костяшки альфы изодраны, стёрты в кровь, но в нём такая жажда мести, такой огонь горит, что Чон волка контролировать не может. Хосока хочется в порошок стереть, а сразу за этим и свою память, лишь бы не узнавать эту горькую правду, лишь бы не помнить, что Даниэль — истинный полукровки. Весь пол между парнями в пятнах крови, не пойми где чья, Юнги зовёт своего альфу, думает, что кричит, а на деле только губы еле шевелятся, ребёнок в руках плачет, убивается, порывается к отцу, и Юнги, понимая, что проигрывает парализовавшему его страху потерять любимого, передаёт малыша Тэхёну. Тот выносит ребёнка во двор, а Мин пальцами за край стола цепляется, лишь бы равновесие удержать.
— Чонгук, ты ранен, — Юнги, всё так же держась за стол, делает шаг в сторону альфы.
— Я убью его, — хрипит Чон, прижимая рану на плече. — Я убью этого сукиного сына.
— Давай, убей, — выплёвывает кровавую слюну Хосок. — Лиши своего сына истинного, он тебе спасибо скажет.
— О чём он говорит? — Юнги думает, что не расслышал.
— Твой сын, мой истинный, — зло говорит Хоуп брату. — Я сам не в восторге, что мой омега принадлежит вашей долбанной семье, — кривит рот в кровавой улыбке альфа. — Но он мой, и если мы сегодня дерёмся на смерть, то я пойду до конца.
— Ещё как пойдёшь, сам тебя похороню, — Чонгук вновь срывается к полукровке и прямо сходу бьёт его в лицо, превращая его в кровавую кашицу.
Юнги медленно оседает на пол и, обняв себя руками, пытается справиться с резкой нехваткой кислорода, как будто у омеги лёгкие по щелчку пальцев захлопнулись, он ворот футболки раздирает и несколько секунд с приступом удушья борется. Даниэль — истинный Хосока. Юнги думает, боги над ним подшутили, поиздеваться решили. Как такое вообще может быть? За что они так с ним? Его комочек счастья не может быть истинным монстра, не может быть обречён на жизнь с чудовищем. Юнги уже лбом пола касается, удерживать себя в прямом положении не выходит — горе придавливает к земле, размазывает по полу. Слова Хосока выжигаются где-то на подкорке сознания, навсегда там останутся. Юнги теперь каждый день только с этой мыслью просыпаться будет, так же, как и засыпать. Каждый раз, беря на руки Даниэля, о Хосоке думать будет, о том, что растит своё чудо для этого зверя, что сам должен будет ему в руки своё счастье передать, потому что истинный. Юнги с этим мириться не готов. Он должен эту связь порвать, должен найти эту невидимую нить, соединяющую его сына с монстром, и сжечь ее, а пепел развеять. Никогда и ни за что. Хосок Даниэля не получит. Не в этой жизни. И если Чонгук сейчас его не убьёт, то это сделает Юнги.