- Вы проиграли, - безразлично сообщил он.
- Ну так добейте меня.
Юноша посмотрел на господина Кьяна с неодобрением.
- Лодка, - коротко произнес он. И, сообразив, что военачальник не понимает, пояснил: - Вы возьмете лодку и покинете Этвизу, уплывете куда-нибудь на острова, если угодно - к Эсвиану, поможете варварам в их извечной нелюбви к Талайне... мне без разницы, где именно вы умрете, но, будьте так любезны, убейте себя сами. Я вымотался, меня ноги не держат...
И, подтверждая эти свои слова, он сел на чей-то изувеченный труп.
Эс подавился на вдохе и едва не скончался, пытаясь выдохнуть. Разумеется, он подозревал, что Уильям бывает загадочным человеком, но чтобы НАСТОЛЬКО?!
- Погоди, - прохрипел он. - Не спеши. Ты осознаешь, какую совершаешь глупость? Этот парень угробил едва ли не все население Этвизы, пострадала в том числе и твоя непобедимая армия, целый город затих, будто на его улицах никогда и не смеялись дети, женщины, влюбленные мужчины... Влюбленных мужчин особенно жалко... а ты берешь - и отпускаешь убийцу восвояси?
Уильям бросил на господина Кьяна рассеянный серый взгляд.
- Он достаточно заплатил.
- Он отдал приказ, - вмешался Габриэль, - по которому убили моих родителей. Он отдал приказ, по которому разрушили Академию, выбросили из окна бургомистра и копьем прибили к бортику фонтана девочку из семьи Вилат, а ей было всего лишь семь.
- И что ты предлагаешь? - устало уточнил юноша.
- Я предлагаю заставить его уплыть домой.
Небесно-голубые глаза господина Кьяна чуть расширились, но угадать эмоцию точно не сумел никто - то ли благодарность, неуместная в подобной ситуации, то ли гнев - реакция на заслуженный, по сути, приговор.
- Эдамастра погибла, - напомнил приятелю Уильям.
- Эдамастра погибла, - согласился тот. - И я хочу, чтобы он полюбовался мертвой землей, где до этого дурацкого нашествия был, наверное, счастлив. Я хочу, чтобы он полюбовался, и хочу, чтобы до него дошло: на такую же судьбу, не больше и не меньше, он едва не обрек Этвизу. Люди - не эделе, - усмехнулся Габриэль, - но они умирают столь же страшно.
По мечтательному выражению лица Эльвы было ясно, что он бы с радостью поспорил - заодно и перестали бы так давить на хребет события минувших суток. Уильям загородил его собой - насколько мог, потому что некромант превосходил его и ростом, и шириной плеч, - и бесстрастно велел:
- Уходите прочь, господин Кьян, пока я не передумал. Плывите к Эдамастре, а потом - куда угодно, лишь бы впредь вы не попадались мне на этих берегах. Эс, - он повернулся к светловолосому парню и потянул его за рукав, - ты проследишь, чтобы он добрался домой и как следует... насладился зрелищем?
- Прослежу, - покладисто кивнул крылатый звероящер.
Господин Кьян выпрямился, отряхнулся, поправил мундир - бесполезное, но заученное движение, оно въелось в его привычки, как въедается алхимическая кислота, например, в дерево.
- Я не просил вас жалеть меня, - глухо сказал он, - и не просил о пощаде.
- Вы попросили, - невозмутимо ответил Его Величество. - Но, к сожалению, сами себя не услышали.
Военачальник Первой Центральной Армии передернулся, будто его ударили, и, закусив нижнюю губу, поскорее зашагал к морю. Эс тенью последовал за ним, напоследок буркнув:
- Эльва, не своди с Уильяма глаз.
- Ладно, - пообещал некромант.
- А почему сразу - Эльва? - обиделся Габриэль, когда крылатый звероящер покрылся чешуей и опять воспарил в небо. - Почему не я? Почему не моя сестра? Шесть глаз - это гораздо лучше, чем два, и меня искренне оскорбляет подобное отношение. Между прочим, я - потомок благородной семьи.
- Твое благородство не добавляет зоркости твоим глазам, - отмахнулся колдун. Верный своему слову, он отмечал каждую перемену в настроении Уильяма: спровадив, наконец, эделе и дракона, Его Величество погрустнел, как-то разом осунулся и двинулся по тракту к Сельме, памятуя, что идти до нее пешком долго и муторно, а лошадь у пестрой компании лишь одна.
Пересечь море на лодке - не самая разумная затея, но Кьяну было уже все равно, существует ли на земле разум.
Все, что происходило за полосой прибоя Этвизы, для военачальника... хотя какой он теперь военачальник - так, бывший солдат, невесть почему спасенный чужим обидным милосердием, - слилось в бесконечно-длинный кошмар: волны, ветер, соленые, обжигающе-холодные брызги и хлопанье крыльев крылатого звероящера...
От королевства рыцарей до Эдамастры - полдня пути, но звезды, совсем недавно горевшие над родиной господина Кьяна, потускнели и выцвели, будто оплакивая горе последнего эделе, и порой он терял всякие ориентиры, бессмысленно сидел в своем крохотном деревянном убежище, слепо таращился на белые гребешки, ползущие по синей размеренной поверхности. Море, как это водится, дышало ровно и глубоко, тысячи и тысячи тварей прятались в его неизведанных глубинах, чьи-то гладкие мощные плавники прорезали воду, словно острия кинжалов, и вновь уходили ко дну, а бывало - внизу, под слабым донышком лодки, гортанно и протяжно пели безликие серые существа.
Восходила и тонула за горизонтом луна, поднималось и падало ослепительное солнце, не приносившее господину Кьяну тепла. Дракон время от времени доверял себя волнам, раскладывал перепончатые крылья, как покрывало, и зависал над пучиной. Накануне его коварно укусила то ли акула, то ли какой-то ее сородич, абсолютно лишенный мозга, и звероящер сожрал его с потрохами, а потом раздраженно плевался мелкими косточками, хрящами и клыками.
Он явно пребывал в скверном расположении духа - то ревел, оглушая себя, Кьяна и всех подводных созданий на тысячи миль окрест, то извергал пламя из докрасна раскаленного горла, то ловил распахнутой пастью рыб и глотал, не жуя. Как-то раз он шутки ради опрокинул деревянное убежище бывшего солдата, и эделе не утонул разве что чудом.
Впрочем, по мере приближения к Эдамастре дракон все мрачнел и мрачнел, пока вовсе не плюнул на своего спутника. Его крылатый силуэт затерялся в низких закатных облаках - мелькнул и пропал покрытый шипами хвост, солнечные лучи сверкнули на гребне. Господин Кьян, предоставленный самому себе, схватил весла и относительно бодро погреб к поредевшему дыму, чей запах уже доносился до ноздрей и здорово их щекотал - мужчину постоянно тянуло чихнуть, кашлянуть или хотя бы почесать нос манжетой грязного рукава.