Уильям покосился на свою бесполезную правую руку. Та болталась на перевязи, и бледные пальцы все так же не хотели ни двигаться, ни хоть как-то реагировать на ужасы, ежедневно совершаемые придворным лекарем.
- Господин Ильвет говорит, что все будет нормально, - произнес юноша. - Но придется потерпеть. И, что самое смешное, - он рассмеялся, хотя ему было совсем не весело, но сыграл этот смех так хорошо, что все поверили в его искренность, - с Альбертом то же самое. Мне предлагали временно поручить самые важные дела ему, а со всякими мелочами повременить, но Альберту, как и мне, пока что не по силам удерживать перо. Поэтому я разработал иной метод - я читаю письма и документы, а потом диктую свой ответ или заключение придворному летописцу, велю подделывать мою подпись и ставлю печать левой рукой, чтобы никто не усомнился: писал совершенно точно я.
Эли весело расхохоталась и приготовилась уточнить, нравится ли придворному летописцу новая работа, но Уильям сдержанно, с улыбкой напомнил:
- Суп.
- Точно, Ваше Величество! - опомнилась девушка. - Уже бегу, простите, что задержалась!
И она вылетела из комнаты, причем впопыхах едва не сломала дверь.
Уильям подошел к сэру Говарду.
- Надеюсь, вы не станете кормить меня с ложечки по ее примеру, милорд? - настороженно уточнил тот.
- Не стану, - покачал головой Его Величество. - Я всего лишь помогу тебе сесть.
Рыцарь посмотрел на него с такой благодарностью, будто юноша только что спас его из когтей голодного упыря.
- Я вас обожаю, милорд, - признался он. - И я очень рад, что с вами все в порядке. Я боялся, что вы... ну...
Сэр Говард запнулся и покорно проглотил слово "сломаетесь".
Уильям снова улыбнулся, чувствуя, как под ребрами расползается мерзкое чувство сродни стыду. Что, если он должен был без опасения рассказать, как ему противно, как ему дурно, как он ненавидит себя за каждое свое действие? Что, если все это не получится подавить, и чуть позже оно полезет из его горла - жалобой? Пользуясь тем, что рыцарь повернулся к окну и бодро похвалил погодные условия, Его Величество упрямо стиснул зубы и пообещал сам себе: нет, никто ни за что не узнает, как дорого обошлись ему два сражения с эделе - и приговор, предназначенный господину Кьяну. Казалось бы - возьми и повесь этот приговор клеймом на Габриэля, казалось бы - о чем тут переживать, но убивать эделе с помощью меча было гораздо легче, чем убить безрассудным приказом: "Ты проследишь, чтобы он добрался домой и как следует... насладился зрелищем?"
Улыбка, словно приклеенная к лицу Его Величества, продолжала цвести.
Эли наконец-то принесла суп - и умчалась в башню Мила, потому что юноша поручил ей заменить высохшие цветы в своем кабинете на живые, чтобы девушка не влияла на нервы сэра Говарда - едва завидев ее, рыцарь побледнел и сжал краешек одеяла, будто намереваясь раздавить. Уильям поскорее всучил ему поднос и пожелал приятного аппетита.
Он сидел на неудобном деревянном стуле, ровно, несмотря на правую руку - будто на троне, будто перед ним все еще торчали Улмаст и Нойманн, короли Этвизы и Хальвета. Стремление выглядеть благородным - более благородным, чем все, кто его окружал, и пусть ни одна душа не усомнится в его праве быть королем, - превратилось в настойчивую привычку, и Уильям уже сам не замечал, как она постоянно проскальзывает в самых обыкновенных вещах.
- Спасибо, милорд, - с некоторой неловкостью сказал сэр Говард, потому что юноша лично забрал у него поднос, увенчанный опустевшей миской, прикидывая, отнести в кухню или поставить на подоконник.
- Не за что, - рассеянно отозвался тот. - Тебе принести альбом с карандашами?
Рыцарь понял, что Эли где-то обнародовала эту его просьбу, вероятно - прямо перед Уильямом, и поэтому он пришел. Но отступать было поздно, да и некуда.
- Я бы с радостью нарисовал определенные сцены из битвы, если бы вы мне позволили.
Его Величество все-таки устроил поднос у окна, в солнечных лучах, утративших свое заманчивое тепло, и отправился в рабочую комнату рыцаря. Подхватил со стола альбом, щелкнул крышкой деревянной коробочки для карандашей - проверить, все ли на месте, - и отвлекся на портрет господина Эльвы, или, если правильнее - набросок портрета господина Эльвы. Сэру Говарду удалось передать даже самые неприметные черты некроманта, вроде крохотных морщинок во внешних уголках век, и Эльва - уставший, но не готовый окрестить себя таковым, - глядел на Уильяма с белого холста. У юноши почему-то побежали мурашки по спине, и он провел пальцем по уху нарисованного колдуна, словно бы запинаясь о каждую серьгу, его проткнувшую.
Эльва ушел из Драконьего леса на рассвете предыдущего дня. Он тепло попрощался с Его Величеством и сэром Говардом, а с Эсом так и вовсе обнялся, едва не раздавив крылатого звероящера в своей крепкой хватке. Эс потом ворчал - ребра, мол, ноют, и лопатки странно трещат...
Но особенно любопытным для Уильяма было то, что дракон как-то избавил некроманта от неизменного сна с участием раненой Богини. Когда он без обиняков уточнил, как именно светловолосый парень это сделал, оба уставились на юношу с такой непоколебимостью, словно у них появилась общая тайна, и хранить ее они собирались до конца времен. Хотя в полумраке замковых коридоров, ночью освещенных факелами, зажженными через один, вели себя абсолютно иначе, и Уильям прекрасно помнил, как Эльва донимал крылатого звероящера и повторял один и тот же вопрос:
- Чем ты ее убил? Что это была за... штука?
А Эс наигранно удивлялся, таращился на него, подобно сове, и восклицал:
- Черт возьми, о ком ты? Я никого не убивал!
Юноша бросил последний неуверенный взгляд на небрежно прикрытый холст - видимо, господин Эльва чем-то не угодил начальнице прислуги, и она заключила, что его портрет беречь не обязана, - и поплелся к сэру Говарду, на ходу размышляя, не ошибся ли, посчитав, что Эс убил ту самую раненую Богиню.
Рыцарь с удовольствием человека, у которого давно отобрали все развлечения, а теперь, спустя долгие столетия, вернули, перебрал эльфийские карандаши. Уильям подвинул неудобный деревянный стул к его кровати и попросил: