Никакой заботы. Чистой воды эгоизм.
— Да, — ответила я, уставившись на собственные ноги, тонущие в пене. — Устала.
— Я принес полотенце и твою одежду, положу на раковину, — спокойный ровный голос, которым он унижает или сообщает о вылете. — Закончишь тут плескаться, можешь идти к себе и отдохнуть.
Острое тонкое лезвие слов быстро вошло между ребер.
Можешь идти к себе. Отдохнуть.
Видишь, проскрипел холодный голос в голове (может, это здравый смысл?), он выгоняет тебя. Он сорвал обертку с подарка, а в коробке оказалась неинтересная игрушка. Так что можешь идти. Отдыхать.
Резким движением я оттолкнулась от стены и закрутила краны.
На пути сюда — кажется, это было вечность назад — я готовилась к тому, что он выставит меня. Я знала наверняка, — я знала Эрика, — что он не обнимет меня, и я не усну у него на плече, а утром он не разбудит меня поцелуем. Но его слова больно кольнули куда-то в легкие, от досады вдруг стало тяжело дышать.
На какое-то мгновенье мне показалось, что я заплачу, но набирающаяся в груди волна, хлынув к голове, оказалась злостью. Яростью сорвало предохранители, и я едва не метнулась в комнату, чтобы криком и кулаками выколотить из Эрика его дрянную натуру, но сдержалась. Что это даст? Ничего. В лучшем случае. В худшем он или отдубасит меня своими кулачищами, или вышвырнет из Фракции. Либо и то, и другое вместе.
Пока он дает мне спокойно уйти, — отдохнуть — нужно уходить. И желательно никогда, ни под каким предлогом сюда не возвращаться.
Отложив промокшее насквозь полотенце, я взяла с края раковины одежду. Она была аккуратно сложена, включая топ и трусики, они лежали на самом верху. Быстро одевшись и обувшись — сначала пришлось расшнуровать берцы, а затем зашнуровать обратно — я выпрямилась. Провела по запотевшему зеркалу рукой и, наклонившись, всмотрелась в свое отражение.
Что-то изменилось? Что-то может выдать маленький – и, несомненно, грязный — секрет о том, что произошло этой ночью? Я покрутила головой, всматриваясь в лицо сначала с одной стороны, затем с другой. Раскрасневшаяся после горячего душа кожа, да волосы, мокрые и необычно темные. Больше ничего, отличающего меня сегодняшнюю от обычной Эд.
Затянув волосы в тугой узел, — мокрые, они сопротивлялись и прилипали к пальцам — я вышла из ванной. В комнате был всё тот же полумрак, горела все та же единственная лампа. Эрик сидел рядом с ней за столом, что-то сосредоточено читал и крутил в руке стакан виски.
На мои шаги он не обернулся и ничего не сказал. Я обвела взглядом комнату: мой недопитый стакан на тумбочке, хаотично смятая постель, черная футболка Эрика валяется на полу. Внизу живота жалобно заныло, голова отозвалась резким приступом злости.
Я быстро зашагала к двери, неотрывно следя за Эриком, но он не шевелился. Открыла дверь, — он не оглянулся — вышла и с силой ее захлопнула.
В коридоре было намного холоднее, чем в комнате Эрика и я — распаренная после душа, с мокрой головой — поежилась и поспешила к лестнице.
В голове с бешеной скоростью — доводя до тошноты — вращалось одно короткое слово: дура.
Дура. Получила свое. Теперь я должна быть довольна, вот только ничего подобного. Внутри лишь опустошенность, помятость. Меня использовали, гнусно воспользовались слепыми детскими иллюзиями. Меня растерзали, разорвали на кусочки, втоптали в землю и сверху плюнули.
Эрика неспроста все не любят. Неспроста меня о нем предупреждали все: начиная с Кинана и заканчивая той мастером тату, Тори. Люди не меняются, особенно такие, как он. Не меняются из-за того, что какая-то сопливая девица в них влюбилась. Они ведут себя как всегда. Берут, что хотят, выбрасывают, когда больше не нужно.
На что я надеялась? Эрик — чудовище. И это не сказка, волшебного перевоплощения в принца не будет. За маской монстра — монстр, и пусть как привлекательно он ни выглядит, внутри нет ничего кроме гнили. Там нет сердца, нет порядочности, нет сочувствия, нет жалости. И, конечно, не может быть любви.
Гонимая прочь от комнаты Лидера собственными мыслями, я обнаружила себя перед комнатой брата и постучалась прежде, чем опомнилась.
Вчера вечером — как давно это было — он ушел в бар с друзьями, и сейчас он может не открыть мне. Его может не оказаться дома, он может беспробудно спать, пьяный в стельку. Или быть увлеченным той девицей, так капризно протянувшей его имя.
К моменту, когда дверь открылась, и в проходе возник сонный и помятый Кинан, я уже успела окончательно поникнуть и всецело отдаться жалости к самой себе.
— Эд? — он сделал шаг вперед и выглянул в коридор. — Ты что тут делаешь?
Снаружи никого не оказалось, он перевел взгляд на меня.
— Что с тобой? Почему ты мокрая?
— В душе была, — тихо ответила я и обняла его, уткнувшись носом в грудь.
— Что у тебя случилось?
— Ничего, — пробубнила я, с силой упираясь лицом в его футболку. От нее пахло домом и братом, уютно и приветливо. — Можно я у тебя посплю?
Кинан вздохнул и сгреб меня в тесные объятия. Он коротко чмокнул меня в мокрую макушку и ответил:
— Это запрещено. Но проходи.
Он попятился назад, не выпуская меня из силков. Я засеменила внутрь, не отрываясь от его груди и не ослабляя хватку вокруг пояса.
— Если что, — щелкнул включатель, и на серой футболке Кинана растеклась темная тень от моей головы. — Я улажу все с Эриком.
Резко выпрямившись, я уставилась на брата. Вероятно, выглядела я очень напуганной, потому что на его лице начала растягиваться мягкая улыбка.
— Не надо, — неожиданно громко сказала я. — За этим никто не следит. А Эрик — придурок.
Кинан откинул голову и расхохотался.
— Несомненно, — подтвердил он и, потянувшись над моей головой, захлопнул за нами дверь.
========== Глава 11. Нож. ==========
До конца недели Эрик не появлялся на тренировках, я не заставала его в столовой и не рисковала потыкаться в тренажерные залы вечером. Я избегала его и он, похоже, делал то же.
К воскресенью я извела себя мыслями о нем. Злость растворилась еще в беседе с Кинаном в ту ночь, осталась только обида, и ее вектор медленно, но неотступно, менял свое направление. Рядом с весьма справедливыми обвинениями самой себя в глупой наивности возникла наивная нелепость: я считала себя недостаточно хорошей. Недостаточно бесстрашной, недостаточно сильной, недостаточно интересной, недостаточно взрослой, недостаточно умной, недостаточно красивой. Недостаточной для Эрика.
Поделиться этими мыслями я ни с кем не могла, да и никого не было рядом. Рут и Дарра были поглощены друг другом без остатка, и я чувствовала себя лишней рядом с ними, даже если мы сидели в людной столовой или стреляли в тире. Тимоти предпочитал со мной не разговаривать. Он был неизменно дружелюбным, но наедине со мной не оставался, чему я была очень рада. Я ловила на себе его тяжелые взгляды, но со временем перестала бояться беседы, которую прежде считала неизбежной. Он тактично и тихо отошел в сторону.
Так я осталась неожиданно одна. Я неторопливо разбирала свое оружие в тире, рассматривая три десятка новичков, собравшихся в группы и планировавших вечер. Меня прошибло холодным и твердым осознанием: я одиночка. Я была одиночкой в Эрудиции, избегала одноклассников, испытывала отвращение к проявляющим ко мне интерес парням, и находила скучными девчонок, набивавшихся в подружки. Я проводила свободное время, бегая по Чикаго, карабкаясь по разрушенным зданиям, обустраивая свой тайный тренажерный зал и занимаясь в нем.
В Бесстрашии я ненадолго вовлекла себя в то, что называла дружбой, но она зиждется на общих интересах, а их у нас четырех больше нет. Более того, мы соперники, и до конца подготовки так или иначе соревнуемся. Пусть никто из нас на втором этапе не был близок к вылету, каждый хотел занять место повыше и в следствии получить хорошее назначение.