Барону перевязали надрезанные щиколотки, связали руки за спиной и оставили под деревьями. Его воинов добивали, если они еще оставались живы, и грузили на телеги, где освобождали от оружия и одежды. Затем прибрали поляну, чтобы не оставалось следов и, прихватив барона, подались подальше от побоища, посадив возницами раненых.
Не очень углубляясь в лес, нашли подходящую полянку. Дружинники тут же занялись своими ранами, а ранены оказались все кроме Карно, Ольта и Вьюна. Один воин, едва они добрались до места, вообще упал, потеряв сознание. У него оказалась рубленная рана головы, а еще один, едва они остановились, сразу сел, зажимая рукой окровавленный бок. Другие обошлись многочисленными ушибами и порезами, но убитых не было. За что они должны были сказать спасибо Вьюну, который не полез в рукопашную, а издали отстреливал на выбор самых опасных противников. Пришлось поработать и Ольту, который хоть и не был дипломированным специалистом, но за свою прошлую жизнь столько раз участвовал в вооруженных конфликтах и видел такое множество самых разнообразных ран, что некоторым врачам и не снилось. Конечно настоящим доктором не стал, но на уровень сельского фельдшера потянул бы. А в этом мире так вообще стал специалистом экстра-класса. Так что вполне квалифицированно оказал помощь все нуждающимся. И наконец, захватив с собой Карно, подступил к барону.
— Поговорим?
Тот лежал на спине и смотрел в небо, казалось, совсем не обращая внимания на боль в своих перебинтованных ногах, а болеть они должны были сильно. Судя по всему, он уже считал себя на пути в поля вечной охоты. Вообще Ольт приметил у местных такую черту, начиная с Карно с Вьюном и кончая крестьянами, что когда положение, по их мнению, становилось безвыходным, то они безропотно подчинялись судьбе, что бы она не несла в себе в дальнейшем. Смерть — так смерть. Может это шло от их религии, которая утверждала, что, если правильно жить и правильно умереть, то Единый даст им новую жизнь. Ольт не задумывался над этим. Как бы там не было, он-то привык совсем к другому мировоззрению и всегда крутился, и выворачивался из цепких лап судьбы до последнего.
Вот и Бродр видно смирился со своим положением, лежал тихо и спокойно и ждал смерти. И не смогут его сейчас разговорить никакие, самые страшные пытки. Он безразлично глянул в их сторону и опять уставился в небеса. Каким бы негодяем он не был, но обозвать его трусом было бы ошибкой. Барон их не боялся. Он видите ли уже на полпути к Единому. Это категорически не устраивало Ольта. Что может испугать человека, которому наплевать на собственную жизнь?
— Что, к смерти готовишься? А зря. Отрубим руки, чтобы себя убить не мог, отрежем член, ибо нечего таких же шлепков плодить, перевяжем — и гуляй дальше по жизни. Придется милость у тех же крестьян просить. Может кто и подаст калеке. А захочешь уморить себя голодом, так пожалуйста, только смерть твоя тогда будет долгой и мучительной. И только представь себе, как будут смеяться над тобой все нищие и убогие. Любой, ты слышишь меня? Любой, самый слабый и больной, самый безобразный урод может безнаказанно подойти и с гаденьким смехом плюнуть своей гнилой слюной в обрубок, которым станет барон Бродр.
Богатое воображение оказалось не только у Ольта. Бродр, потрясенный такой перспективой и коварством лесного мальчишки разевал рот, не зная, что сказать. Может его и не пугала смерть, но одна только мысль, что над ним будут смеяться его же крестьяне, а он ничего не сможет сделать в ответ… Одна эта мысль доставляла боль похлеще этих странных мечей лесного мальчишки, но к сожалению, не убивала. Даже Карно нервно сглотнул, не столько удивленный хитроумностью плана, сколько жестокостью, невиданной даже в этом средневековом мире.
— Что ты хочешь? — прорезался наконец голос у барона.
— Расскажи, почему крестьян продаешь? Зачем тебе деньги? Ведь у тебя есть деревни, с голоду не умрешь. Ты давай, все рассказывай. Я уж сам разберусь, что мне интересно. За это обещаю, что смерть твоя будет легкой и быстрой.