Теперь в эту пору купальни пустуовали.
И оставив лошадей, Клаус с Лизе-Лоттой отправились гулять вдоль береговой линии.
Лизе-Лотта сняла туфли и шла по кромке, слегка смочив ступни ног. Она глядела под ноги и улыбалась.
Клаус тоже шел молча.
– Как здесь красиво, – сказал он, вероятно тяготясь своим молчанием.
– Да, ответила Лизе-Лотта, – очень красиво.
– Я никогда раньше не обращал внимания на эту красоту, – Клаус махнул рукой в сторону высоких башен замка Гломберг.
– Да, – снова согласилась Лизе-Лотта и продекламировала:
Прекрасный старинный замок
Стоит на вершине горы.
И любят меня в этом замке
Три барышни – три сестры.
Вчера обняла меня Йетта.
Юлия – третьего дня.
А день перед тем Кунигунда
В объятьях душила меня.
В замке устроили праздник
Для барышень милых на днях.
Съезжались бароны и дамы
В возках и верхом на конях.
Но жаль, что меня не позвали.
Не видя меня на балу,
Ехидные сплетницы-тетки
Тихонько смеялись в углу…
– Это Хайне? – поинтересовался Клаус.
– Да, это великий гений Хайне, – подтвердила Лизе-Лотта и вдруг резко повернувшись к Клаусу, бросилась к нему на грудь и страстно зашептала:
– Мы не должны терять времени, мы должны быть бережливыми с нашим временем, обними меня, увези меня теперь туда, где мы сможем быть вместе, ты и я.
Она вся дрожала. Она вся была в страстном порыве искренности и открытости.
– Клаус, ведь каждого из нас могут сегодня или завтра убить, ведь война! И я вижу смерть каждый день, нас бомбят, и я тоже теперь уезжаю, и может через месяц другой я тоже окажусь на фронте, Клаус, милый Клаус!
Лизе-Лотта держала его лицо обеими руками и спешно, словно боясь, что его отнимут и увезут от нее – целовала его в губы, в щеки, в глаза…
Потом они доехали до небольшой гостиницы, некогда очень популярной у туристов.
Теперь здесь было затишье и Клаус вообще не был уверен, что хозяин гостиницы "Толстый Ганс" еще сдает номера.
Но им с Лизе-Лоттой повезло.
Хозяин – инвалид Первой мировой с ленточкой и со значком Легиона Стального шлема – уступил оберлейтенанту горных егерей из уважения к Железному Кресту в петлице его мундира.
Из окна их комнаты были видны широкий плес и замок на противоположном берегу реки Изар. Но им некогда было любоваться видом, открывавшимся из окна. Клаус и Лизе-Лотта любовались друг другом. Они были заняты любовью.
– Я буду молить твоего Ангела-Хранителя, – сказала Лизе-Лотта. Водя пальчиком по гладкой груди Клауса.
– Тогда тебе надо молиться моему унтерофицеру Волленгуту, – рассмеялся Клаус, – он мой Ангел-Хранитель.
5.
А Ангел-Хранитель Волленгут был очень рад, когда узнал, что фон Линде настоял на том, чтобы "бабушку Фрицци" включили в состав группы.
Правда, майор Крупински имел определенное сомнение относительно возраста Волленгута.
– Выдержит ли фельдфебель нагрузки? – спросил он Клауса, – вы уверены?
– Уверен, – щелкая каблуками и словно подсолнух за солнцем, поворачиваясь вслед за расхаживающим по кабинету майором.
– Впрочем, – развел руками майор Крупински, – вам с ним высаживаться, вам с ним и по горам топать. …
Игорь прибыл в отдел разведки штаба 38-го полка заполночь.
На Кавказе страшно в позднее время суток ходить.
Уж больно здесь ночки темные!
Особенно, когда луна не светит.
– Слыш, Петро, давай я те фонарь под глазом поставлю, шоб не тёмно было ходить! – шутил кто-то из морпехов, ошивавшихся подле штаба.
– Самому бы мне еще не хватало фонаря под глаз получить в такой тьме египетской! – подумал Игорь проходя мимо часового и берясь за дверную ручку.
В отделе разведки было шумно.
Тут вовсю праздновали.
– А-а-а! Старший лейтенент Тетов, нам о тебе звонили из штаба армии, иди сюда, присоединяйся! – махнул рукою капитан, перекрикивая гитару, и одновременно шипящий с нею патефон что стоял в углу, и добрый десяток пьяных глоток, рогочущих каждый о своем.
Праздновали чудесное спасение взвода разведки под командованием главстаршины Лазаренко.
Тетову налили в алюминиевую кружку.
– Не морщись, старлей! – хлопнул его по плечу здоровенный морпех, – это коньяк трофейный. Германский.
– Тут во написано, – перебил приятеля другой морпех, – фабрикунте у Романэшты рояле…
– Румынский это коньяк, а не германский, – поправил корешка морпех, что разжарев, скинул уже бушлат и сидел в одной тельняшечке.
Тетов спорить не стал, хоть и претило ему такое братство-панибратство, но в чужой монастырь со своими уставами лезть – дело самое неблагодарное.