– Я его нэ вызывал, – ответил Сталин.
Ответил, и сам усмехнулся в рыжий ус своей мысли: де Коба – кобенится… Есть в русском языке такой глагол – "выкобениваться", что означает проявлять свой норов, капризничать.
Поскребышев не уходил.
И в этом тоже была игра в церемонии. Неподражаемая и неповторимая, уникальная в своем единственном воплощении игра – Всемогущего и очень капризного Хозяина и его Старого секретаря, которому очень многое позволялось и прощалось. Многое, но не все.
– Я приму его через сорок минут, – сказал Сталин.
Поскребышев так же тихо вышел, также тихо, как и вошел.
Поскребышев отлично знал, что Сталин мог бы принять Берию и тотчас, но не сделал этого специально. Дабы дать понять посетителю, каким бы могущественным тот ни был, что к Вождю попасть не так то просто.
Поскребышев знал, что Иосиф Виссарионович теперь специально прикорнул на диване в малом кабинете и назначенные им сорок минут – будет просто лежать, полу-прикрыв глаза и думать о своем.
По прошествии сорока минут Поскребышев вошел снова.
Сталин уже поднялся с дивана, но сапог еще не обул, а стоял посреди ковра в шерстяных – грубой вязки носках и в мягких грузинских чунях с загнутыми кверху носками.
– Ну, ты узнал? – спросил Сталин, раскуривая трубку.
Сталин специально испытывал память своего секретаря, не подсказывая, "что именно следовало ему узнать".
Но на такие детские проверочки старика Поскребышева поймать было трудно. Он прекрасно все помнил – даже те казалось бы безобидные ремарки, что давал ему Хозяин и пол-года назад, и год, и больше.
– Узнал, Иосиф Виссарионович, – ответил Поскребышев, вынимая из красной папки и протягивая Хозяину справку, отпечатанную на тонкой папиросной бумаге.
– Хорошо, приглашайте Берию, – кивнул Сталин.
Поскребышев давно привык к тому, что Хозяин мог с одинаковым успехом обращаться к нему и на "ты" и на "вы"… Бывало ведь и хрустальной пепельницей ему по гладко выбритой черепушке от Хозяина попадало… Тогда Сталин не орал… Потому что он вообще никогда не повышал голоса, тогда он только шептал – "ты", "ты", "ты" – старый осел! И шепот этот бывал пострашнее иного ора.
Широко раскрыв двери, Поскребышев пропустил в кабинет Берию.
Тот решительно вошел, сверкнув пенсне и остановился в пяти шагах перед невысоким человеком в полу-военном кителе без знаков различия, в синих форменных брюках и в шерстяных грубой вязки носках.
– Так сколько стоит такой костюм, товарищ Берия, – сощурив левый глаз и склонив голову набок, спросил Сталин.
И не дождавшись ответа от опешившего и смутившегося Берии, ответил на свой вопрос сам, – я тут проявил интерес и выяснил, что в магазине Торгсина* такой костюм, как ты носишь, стоит пять тысяч рублей.
Берия предпочел промолчать.
Он хорошо знал характер Хозяина, – ему лучше не перечить, потому как ты ему слово, а он тебе два и последнее слово все равно всегда останется за ним.
– С чем пришел? – спросил Хозяин выдержав небольшую паузу.
И снова, как и прошлый раз – присесть не предложил.
– Что у тебя там опять за перестановки? Зачем Луговского арестовал? Я его помню, он в деле по Якиру и Колхиору отличился, – спросил Сталин.
Берия не опасался того, что Хозяин станет вмешиваться во внутренние дела его Берии аппарата.
Пока аппарат исправно служит Хозяину, зачем вмешиваться?
– Луговской в своей работе допустил ряд непростительных ошибок, – товарищ Сталин, – ответил Берия.
– Ну да и ладно, забудем, – подытожил Сталин, – сперва отличился и мы его наградили, а потом допустил ошибки и мы его расстреляли, в этом диалектика нашей пролетарской философии, товарищ Берия. * магазины Торгсин (букв. Торговля с иностранцами) – в 40-ые и 50-ые годы валютные магазины при гостиницах Интуриста в СССР – в 60-ые Торгсин переименованы в магазины "Березка" Берия молча кивнул.
– Ну так и что у тебя теперь? – спросил Сталин, – как дела на Кавказе?
Берия понимал, почему Сталин спрашивает про обстановку именно на Кавказе, хотя Кавказ и не был тем главным местом, где решалась теперь судьба войны и их с Хозяином личная Судьба…
Берия помнил тот их давешный почти откровенный разговор.
Почти откровенный, потому что у Сталина ни с кем, кроме, пожалуй покойной его жены Нади Алилуйевой и не могло быть полностью откровенного разговора.
Но такой разговор, почти откровенный, какой был у них две недели назад – он очень дорогого стоил. И Берия это понимал. Сталин доверил ему самое – самое потайное. Самое-самое сокровенное, Сталин появился перед ним обнаженным, как в бане – со всеми своими тайными язвами и недостатками, скрываемыми от других. Это было и актом великого доверия, но это было и актом посвящения в опасную тайну, потому как носителя такой тайны Вождь мог потом и не пощадить – не пощадить, как единственного свидетеля своих слабости и почти преступных сомнений.