– Мы пойдем в обход? – повторил свой вопрос Хайнрике.
– Нет, – ответил Клаус, – мы не можем потерять трое суток на такой маневр, и потом на что мы все будем похожи после подобного перехода с нашей ношей! Мы все выдохнемся и половина людей вообще не дойдет, поэтому мы двинемся по старому намеченному маршруту.
– А русские? – спросил Хайнрике, – а что делать с русскими?
– А русских мы будем вышибать из ущелья, – сказал Клаус, – как шампанскую пробку из бутылки.
И добавил, взваливая свой рюкзак себе на плечи, – предупрежден, это значит вооружен, так что выше нос, Хайнрике, тебя еще дождутся твои сестрички дома в Баварии!
– Анна и Грэт, – прошептал Хайнрике, тоже взваливая на плечи свой рюкзак. …
Фридрих Вильгельм Канарис предавался любимому делу – разглядывал коллекцию старинных монет.
– Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе, – повторял Канарис детский нацистский стишок, перекладывая серебряные талеры времен столетней войны… Эти талеры были свидетелями великой чумы, выкосившей половину Европы, они были свидетелями церковной реформы Лютера и изгнания испанцев из Фландрии.
Много рук, много кошельков и карманов видали эти монеты, много событий видали они.
А эти – новые пфенниги с германским орлом и свастикой – попадут ли они потом в коллекции грядущих нумизматов?
А?
Попадут?
Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе…
А можно ли верить Гимлеру?
Ведь это именно Гимлер по своим каналам узнал, что группу Клауса фон Линде будут встречать!
Еврею верить нельзя, а Гимлеру – как главному врагу всех евреев, по логике, верить можно… Так?
Но Канарис не совсем еще идиот, и кое-что понимает в системе верховных интриг, а иначе не был бы он главой армейской разведки! Конечно, он был искушен в интригах – этих вечных играх и забавах спецслужб всего мира. Ведь еще будучи помощником министра Носке в далеком двадцатом году Канарис сам блестяще интриговал против будущих жертв нацистского режима. Чего только стоило его участие в убийстве Либкнехта и Люксембург, когда ему же потом и поручили вести расследование по им же спланированному убийству!
Канарис протянул руку к следующему ящичку. Вот российский серебряный рубль тысяча семьсот пятого года чеканки. Реверс, аверс… Профиль Великого императора Петра.
Русские.
Ох, уж эти русские! Неужели они намеренно сдали людям Гимлера свою группу?
Почему?
Зачем они это сделали?
И вдруг Канарису отчетливо пришла в голову мысль:
Гиммлер!
Это Гиммлер!
Он сдал его операцию русским. Не важно, что русские сдали потом ему своих, важно то, что Гимлер сдал планы Канариса, его операцию и его людей! Вот что было теперь важнее всего! Это же было очевидно. Почему он адмирал Фридрих Вильгельм Канарис так непростительно долго соображал, все время подозревая, что что-то тут не то!
Конечно, разумеется этот плебей Гиммлер, этот ревнивец до чужих успехов и до чужой славы, это он сдал ту операцию, что не досталась его чернорубашечному ведомству, это он сбросил русским сведения о группе фон Линде.
Вот почему передовой отряд фон Линде сразу после высадки напоролся на русский дозор. И это не был шальной заблудившийся на леднике дозор, это была целевая засада, посаженная именно в то место, где планировалась высадка.
Что же делать? – думал Канарис, – что же теперь делать?
Еще не поздно дать фон Линде радиограмму, отменяющую всю операцию…
Но как тогда связать все происходящее со второй компонентой нынешних исполненных драматизма событий? Как вписывается в происходящее этот встречный вброс информации русскими? И снова через Гиммлера, через его каналы!
Самый простой ответ на это – Гиммлер хочет выступить как бы спасителем операции.
Де, Канарис и его Абвер недостаточно тщательно подготовили операцию, а Гиммлер и его разведчики буквально в последний момент спасли и группу фон Линде и всю операцию по подрыву нефтяных терминалов…
Нет, что то тут не так.
Канарис нажал кнопку звонка.
Микаэль Любэк – дежурный адъютант вошел и вытянулся в струнку.
– Дайте радио группе фон Линде, – сказал Канарис, – пишите, я буду диктовать:
Любэк шустро открыл блокнот и взяв в руки карандаш, застыл в позе покорного ожидания.
– В связи с новыми открывшимися обстоятельствами, вам предлагается изменить маршрут и двигаться в точку запасного варианта эвакуации группы. Там встать лагерем и ждать дальнейших указаний.
– Подпись? – спросил Любэк.
– Послать за подписью полковника Шмидта, – сказал Канарис.
Любэк лихо повернулся на сто восемьдесят градусов и щелкнув каблуками, взялся было уже за дверную ручку, но Канарис окликнул его,
– Да, и вызовите мне Гелена, пожалуйста. И срочно. …
– Скажите, господин оберлейтенант, – спросил Хайнрике, – а почему вы так и не получили крест за восхождение на Эльбрус?
– Говорят, фюрер был разгневан, когда ему доложили об этом, – ответил Клаус, – говорят, он сказал, что его горные егеря должны брать боевые позиции русских, а не заниматься спортивными рекордами.
Хайнрике хмыкнул, – фюреру, конечно виднее, но я будь на то моя воля, дал бы всем ребятам по Железному кресту первого класса, а капитану Гроту и вам – по Рыцарскому кресту.
– Жаль, что не ты служишь в главном имперском управлении по наградам, – улыбнулся Клаус.
Они прошли намеченную дневную норму и теперь люди пили горячий кофе и имели возможность поменять носки, перешнуровать обувь, переложить поудобнее поклажу, боеприпасы и оружие.
Клаус снова залюбовался, глядя в даль… Как читала ему Лизе-Лотта? Из Фауста?
Давай дойдем до этой крутизны
И там присядем. Часто я бывало,
На той скале сидел средь тишины,
Весь от поста худой и отощалый
Ломая руки, я мольбой горел,
Чтоб Бог скорей избавил нас от мора.
И положил поветрию предел
Так думал глядя я на горы…
Блажен, кто вырваться на свет
Надеется из лжи окружной.
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно.
Но полно вечер омрачать
Своей тоскою беспричинной
Смотри: закат свою печать
Накладывает на равнину
День прожит, солнце с вышины
Уходит прочь в другие страны.
Зачем мне крылья не даны?
С ним вровень мчаться неустанно!
На горы в пурпуре лучей
Заглядывался б я в полете
И на серебряный ручей
В вечерней темной позолоте
Опасный горный перевал
Не останавливал бы крыльев
Я море бы пересекал
Движенья этих крыл усилив…
Клаус фон Линде усмехнулся своим мыслям:
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно…
Нет, не в том неправ старина Гёте, не в том.
Не то нужно, что неизвестно.
В известном польза есть.
Просто теперь война.
И пользы нету в стихах.
А есть польза в суконной прелести устава. Устава и наставления по действию горных егерей в условиях высокогорья.
И зачем мне – офицеру горных егерей сто три филолога, знающие наизусть всего Шиллера и Рильке?
Мне нужны вместо них – вместо ста трёх филологов мне нужны три унтерофицера – знающие наизусть весь боевой устав горноегерского дела!
Зачем мне помнить наизусть эти строчки из Гёте?
Мне нужно помнить из Боевого Устава строчки и параграфы о том, что:
Превосходство над противником в условиях действий на сильно пересеченной горной местности достигается:
1. занятием господствующих высот и надлежащим стремлением постоянно находиться выше противника 2. занятием ключевых точек рельефа и контролем над местами преодоления естественных контурных препятствий – мостов, бродов, естественных узкостей, седловин, ущелий, перевалов…