— Ми-и-р! — завопил Вано. — Ми-и-и-р!
— Мир так мир, — согласился Степан. — Мы люди гуманные. Но противнику, если он даже в плен сдастся, диктуем свою волю… Пляши!
Пруидзе поворчал, отнекиваясь, потом, отбросив белье в сторону, затоптался на коротких волосатых ногах. Донцов захлопал в ладоши:
— Пошел! Пошел!
Вано вдруг скривился, как от боли, обхватил колено руками: что-то случилось с ногой, не идет она в пляс. И так и этак повернет, деревянная и только. Хлопнув себя ладонью по лбу — эврика! — кувыркнулся, встал на руки и такое начал выделывать, что любой циркач позавидовал бы.
Головеня от души хохотал. Да и как не расхохочешься! Дядьки, обросшие бородами, казались в этот миг бесшабашными мальчишками, у которых одна-единственная забота — чем-нибудь позабавиться.
Зубов тоже ухмылялся. Купаться он не стал, ополоснул лицо, протер глаза пальцами: хватит, а то вороны за сыр примут.
Лучи солнца перебегали по листьям дубов, зависали среди ветвей светлыми клиньями. Головеня залюбовался сказочным лесным уголком. В шуме листьев, в плеске воды было что-то родное, близкое. Закрыл глаза — и опять окунулся в детство.
Вот он с мальчишками скачет на конях в ночное. Подняв над головой палки, словно казачьи сабли, несутся во весь опор, перегоняя друг друга. «Ур-р-а-а!» — неистово кричат юные конники и на скаку ловко сшибают чертополохи.
Он, Сережка-бульбешка, как его прозвали товарищи, уже тогда мечтал стать военным. Потом школа, артиллерийское училище. Звание младшего лейтенанта. И вот она, настоящая война! Не чертополохи летят на землю, падают сраженные горячим металлом люди. Горят селения и города. Рушатся в огне заводы и фабрики. Кровью окрашиваются реки…
Он еще долго смотрит на зарево заката, на лес, который, темнея, становится все более мрачным; а на душе тоскливо, холодно.
— Петыка! — нарушил тишину голос Вано. — Иди, кацо, ягоды собирай!
Поужинать ежевикой, или, вернее, попить кипятку с ягодами, — единственное, что можно было придумать в их положении. Донцов уже вернулся с пригоршней крупных темно-синих ягод, угостил командира и опять шмыгнул в кусты.
Зубов поворочался на траве, встал:
— Не Петыка, а Петька!
— Нычево, сто раз путал — научимся, Петыка!
— Опять — Петыка… Дразнишься, что ли?
Вано блеснул глазами:
— Ты мне зубы не заговаривай! Какой мой дело, как тебя мама назвал! Чай хочешь — неси ягоды!
Зубов не ответил, молча побрел через речку, ступая с камня на камень.
— Мешок-то оставь! Целы будут твои шмутки!
Солдат будто не расслышал.
Подвесив на перекладину котелок, Вано достал из кармана «катюшу» и высек огонь. Мелкие сучья вспыхнули, костер разгорелся, и пламя стало лизать черную, закопченную посудину. Спасаясь от комаров, Головеня подсел ближе к огню. Вано, подбросив дров, тоже ушел за ягодами.
Неожиданно из чащи донесся лай собаки. Лейтенант прислушался. «На тропе», — подумал он. И увидел бегущего Донцова.
— Слышали? — остановился Степан.
— Беженцы, наверное.
— Эсэсовцы тоже с собаками ходят.
— Не пойдут они, на ночь глядя. Впрочем, идите навстречу и если что…
— Понятно, товарищ лейтенант.
Донцов не успел уйти, как появился Пруидзе, доложил, что на тропе совсем близко люди. Лейтенант поднялся, кривясь от боли.
— Много?
— Двое.
— Беженцы. Кто же еще.
Вскоре из-за кустов показался низкорослый парень, за ним мальчик-подросток и собака. Выйдя на поляну, они остановились. Донцов шагнул навстречу и вдруг воскликнул полным радости голосом:
— Сергей Иванович! Вано! Да вы гляньте!..
Опираясь на палку, Головеня заковылял к беженцам. На полпути остановился:
— Наташа!..
Девушка кинулась к нему, протягивая руки.
Как не похожа была она на ту, прежнюю, что увидел впервые на хуторе! Вместо платья — лыжные штаны, на плечах — куртка.
— Хутор немцы спалили, — будто жалуясь, проговорила девушка.
— И Лысуху зарезали, — вставил мальчик.
— Дома новые построим, людей жалко, — отозвался Донцов. И к мальчику: — Тебя как звать, герой?
— Егор… А фамилия — Брус.
— Ну вот, Егорка, зараз чайку попьем… Да ты садись, что стоишь, как кулик на болоте. Чаек с ягодами — это, брат, ого!.. А ягод здесь — пруд пруди. Батько на войне?
— Батьку убили.