— А призваны?..
— Первого января тыща девятьсот тридцать девятого года! — отчеканил Зубов. И подумал: «Ишь, куда гнет. Хитро подкапывается».
Лейтенант прищурился:
— Так, так… Значит, ветеран. Вторую войну воюете. Тут, как говорится, и опыт и умение…
Солдат переступил с ноги на ногу, потупился, не выдержав взгляда Головени. А тот вынул из кармана щепотку табака, отсыпанного дедом, свернул козью ножку и в упор спросил:
— Скажите, вы давно знакомы с гражданкой Нечитайло?
— Это кто же такая? Впервые слышу, — пожал плечами Зубов.
— Нет, вы ее хорошо знаете: на кухне она…
— Ах, вот вы о ком!.. Я, признаться, фамилии не знал, — Зубов заулыбался, обнажив неровные зубы. — Да, эту, как ее, повариху нашу, видел… на хуторе одном.
— И как же произошла ваша встреча? — глядя в глаза, продолжал лейтенант.
«Успела-таки рассказать», — со злостью подумал Зубов. Решив идти напролом, покаянно опустил голову:
— Виноват. Сам не знаю, как получилось… Выпил и…
Лейтенант покачал головою:
— Солдат, нечего сказать. Да ведь за такие дела в штрафную роту направляют. Ваше счастье — нет у нас штрафной роты… Идите и не забывайте о воинской чести.
На огневой Зубов разыскал Крупенкова, присел рядом. Их тянуло друг к другу, и они часто проводили свободное время вместе.
— О чем так долго судачили? — поинтересовался Иван Крупенков.
— О службе, конечно… Книжку, понимаешь, не вовремя сдал. Вот и получил нагоняй.
— Да, он такой, этот лейтенант.
— А ты что, давно его знаешь?
— Еще бы. Полгода под его началом служил.
— Интересно, — заерзал на камне Зубов. — И часто от него бойцам попадало?
— Кто заслуживал, тому и попадало.
— А тебе?
— Досталось однажды. Так, ни за что… Затвор, понимаешь, пропал. Ищу его — нету, как в воду канул. А тут заваруха началась, фашисты полезли…
— Так, так… А дальше?
— Я, может, вовсе не виноват, потому, как бежал, зацепился за куст, затвор и выпал.
— А он, лейтенант, что?
— Расстрелять хотел. Потом в штрафную.
— Скажи пожалуйста. Кто бы подумать мог.
— Ничего, жив остался, — подвинулся ближе Крупенков. — Вот она, штрафная, — показал он правую руку, на которой вместо мизинца была культяпка. — Кровью вину искупил.
Зубов сочувственно обнял его за плечи, заговорил совсем тихо:
— Ты вот что скажи, Ваня, зачем мы остановились? Сюда скоро немецкие дивизии придут, все погибнем, А спрашивается, за что? Что мы тут защищаем? Какие такие ценности?.. Ни заводов, ни фабрик, ни даже паршивого села не видно… Я, брат, не первый год на войне, не с такими командирами приходилось в бой ходить. Но, где особых ценностей нет, стороной те места обходили: зачем же зря кровь проливать. Командир солдата жалеть должен. Без солдата, как известно, даже генерал ничто — ноль, так сказать, без палочки…
Крупенков слушал, и ему казалось: Зубов говорит правду. Действительно, лежи тут и сторожи никому не нужные камни. К тому же, патронов, что называется, в обрез, жрать нечего… А холода настанут — что тогда будет?
— Я тебе вот что скажу, Ваня, — опять заговорил Зубов. — Подумай, что и как… Хорошо подумай… Дома, небось, отец с матерью ждут?
— Ждут… Под Краснодаром остались.
Трое парней стояли перед лейтенантом и уныло поглядывали на него исподлобья. У одного из них, что повыше, вместо рубахи — женская кофта, рукава до локтей, штаны — заплата на заплате. Остальные тоже кто в чем. Без шапок, босые.
— Кто такие?
— Минометчики, — угрюмо ответил высокий.
На усталом, давно небритом лице его будто написано: «Неужели не видно, кто мы такие?»
— Документы есть?
— Сожгли.
По тону, по выражению глаз опять угадывалось невысказанное: «Окажись на нашем месте, тоже бы так поступил».
Головеня готов был пожалеть их, но где-то на дне души шевельнулось сомнение. Мало ли что может быть в такие дни. А он — командир и не должен забывать о бдительности.
— В каком полку служили? — опять спросил он.
— Сто двадцать первом, — чуть ли не хором ответили все трое. Лейтенант оживился: сто двадцать первый… Да это же полк, в котором служил Зубов!
— Пятой дивизии?
— Нет, мы из двадцать второй.
— Двадцать второй… — разочарованно протянул лейтенант. И, помолчав, строго спросил:
— Оружие бросили?
— Сховалы, товарищ командир, — ответил за всех белозубый украинец. — Нияк неможно було. С косами по полям ишлы, в плен боялись попасть.
— Плен что смерть, — подхватил высокий.
— Что же мне делать с вами, косари беззащитные? — как бы про себя проговорил лейтенант. Он почти не сомневался, что это бойцы-фронтовики, прошедшие суровую школу отступления — голодные, полураздетые, но не сдавшиеся врагу.