— Держи, фриц уходит!
Но пока Якимович разобрал в чем дело, немец, пробегая мимо, подхватил его винтовку, лежавшую на траве. Защелкал затвором. Тогда Пруидзе приложился и выстрелил. Фашист ответил двумя выстрелами. Стрелял, не целясь, видать, надеялся больше на свои ноги, чем на чужую винтовку. Вано нажал на спуск и опять не попал. А Пельцер уже на главной тропе.
— Не уйдешь, гад! — Пруидзе присел и ударил с колена.
Немец сделал несколько шагов, пошатнулся и, судорожно хватаясь за камни, неуклюже повалился с обрыва.
Когда Вано и Якимович подбежали к этому месту, беглеца уже не было видно, лишь тихо осыпалась потревоженная земля, да топорщился смятый куст полыни.
— У-у, винтовку бросил! — сердился Вано. — Что командиру скажешь?
— Сам фрица упустил, а я виноват, — бурчал Якимович.
— Что фриц! Фриц не ушел, а вот винтовка… Достань ее попробуй!
— Откуда же я знал, что его черт понесет именно здесь, — сетовал минер. — Надо же случиться!.. И ты тоже прошляпил… Обоим теперь достанется.
— Ну и пусть! Ненавижу я их, фашистов. Всех бы туда, в пропасть!
Войдя в пещеру, командир опустился возле раненого Крупенкова, заговорил вполголоса.
— Ну, как рука?
— Все хорошо, товарищ лейтенант.
— Где ж хорошо, если не поднимается?
— Думаю, скоро заживет, — солдат попробовал улыбнуться, но улыбка не получилась.
Лейтенант наклонился к нему, заговорил тише:
— Вы с Зубовым, кажется, дружили…
Солдат растерянно повел глазами:
— Какая там дружба… Он все выпытывал у меня, а я ничего…
— Что ж он выпытывал?
— Разное, товарищ лейтенант: и сколько служу, и за что в штрафную попал. Ну, опять же про вас спрашивал…
— Да, упустили, — нахмурился Головеня. — Не смогли распознать…
Крупенков чуть приподнялся:
— Я, товарищ лейтенант, сам виноватый… Мне бы тогда из штрафной прямо к вам. Я так и думал, а интендант в штабе говорит: на склад его. Так и остался при складе. Наше дело солдатское: что прикажут, то и выполняй.
— Я вовсе не виню вас. Вы искупили вину кровью, — лейтенант пододвинулся ближе. — Что было, то прошло. И прошлого, как говорится, не вернуть. Давайте о другом потолкуем: как дальше воевать будем. Кстати, расскажите, Зубов предлагал бежать?
— Нет, прямо так не говорил.
— А как?
— Он просто мысли такие высказывал, будто все мы погибнем в этих скалах. И выходило, что…
— Надо бежать? — подхватил Головеня.
— Вроде так.
— Почему же вы раньше не сказали?
— А кто ж его знал. Думал, болтовня пустая.
— Да-а, — протянул лейтенант. И опять, наклонившись к солдату, спросил: — А как вы лично думаете, товарищ Крупенков, почему Зубов сбежал? Что его побудило?
Солдат ответил не сразу. Заворочался на своей подстилке из травы, заговорил, морща лоб, с трудом подбирая слова:
— Что ж, я лично… Лично я думаю, товарищ лейтенант, он какой-то странный… Не такой, как все… Но разве его поймешь?.. Ночью, скажем, до ветру сходить надо, так он поднимается и вещмешок за собой тащит. Боится так, будто в мешке у него золото…
О странном поведении Зубова говорила в свое время и Наталка. Да Головеня и сам замечал эти его странности. Зубов много рассказывал о своих подвигах, и в этих рассказах слышалось что-то наигранное, фальшивое. Порой, казалось, он вообще не воевал. И еще одно: когда разговаривал, отводил глаза в сторону, прятал их.
Лейтенант жалел, что не занялся настоящей проверкой Зубова после того, как Наталка рассказала о его поступке. Поговорить бы с ним подробнее, прижать покрепче, да вот не выбрал времени. И опять задавался вопросом: может, Зубов струсил? Испугался трудностей?.. Но трус не пойдет один в горы. Побег с поля боя — это не просто. Головеня сжал кулаки.
Подошедший Донцов доложил: проведена еще одна читка. Лейтенант взял его за плечо:
— Добре, комиссар! — и, устало улыбнувшись, добавил: — Вот только, чур, не зазнаваться. Я ведь так, авансом тебе насчет комиссара… Да и прав у меня, сам знаешь, никаких. Но комиссар из тебя действительно может получиться. Так говорю, а?
— Не знаю, Сергей Иванович. Бойцы меня слушают охотно. Но боюсь, хватит ли грамотешки?
Вечером состоялось собрание.
Солдаты расселись под скалой, строгие, молчаливые. На лицах читается: вот еще говорилку затеяли, делать, что ли, нечего!