— Эсэсовцы, — сказал Пруидзе.
— Они, сволочи, — отозвался лейтенант.
Широколистые толстые стебли кукурузы затрудняли движение. Приходилось все время раздвигать их, проталкиваться боком. Но зато безопасно: заметить человека в кукурузе почти невозможно. Вот только беспокоил шум листьев. Да мало ли от чего шумят листья — набежал ветерок, вот и шумят! Стоит уйти подальше от дороги и никакой опасности. Но в том-то и беда, что нельзя уходить, где-то здесь должен быть Донцов. Он ждет.
Головеня и Пруидзе залегли в кювете. В станице — ни души, а в противоположной стороне показались двое. Уж не Донцов ли нашел попутчика?
— А может, Жукова встретил? — сказал Пруидзе.
Прикрыв ладонью глаза от солнца, лейтенант вглядывался в силуэты людей, колыхавшиеся в полуденном мареве. Люди шли гуськом. Захотелось скорее узнать, кто они, взять с собой, если свои. Четыре человека — это уже группа!.. Нетерпение было так велико, что Головеня и Пруидзе, скрываясь в кукурузе, пошли навстречу.
— Смотри, смотри, — остановился лейтенант.
— Так это же он, Степка! — ахнул Пруидзе.
Босой, без пилотки, Донцов угрюмо шагал по дороге, взбивая рыжую пыль, вслед за ним с автоматом на изготовку тяжело ступал гитлеровец.
Бывают минуты, когда невозможно сдержаться. Выхватив пистолет, Головеня выстрелил в фашиста. Тот шарахнулся в сторону, зашатался, но прежде чем упасть, выпустил очередь из автомата.
Подбежав к Донцову, Пруидзе высвободил ему руки, и все трое бросились прочь от дороги. Но Головеня сразу отстал:
— Кажется, крепко зацепило, — сказал он, опускаясь на землю.
Не время было осматривать рану, а тем более бинтовать ее. Подхватив лейтенанта, бойцы понесли его в глубь кукурузного поля. Скорее! С дороги донесся шум мотора. Послышались выстрелы, чужая, немецкая речь.
К вечеру добрались до рощи. Головеню уложили под деревом. Он с грустью поглядывал на раненую, обмотанную тряпкой ниже колена, ноющую ногу. Сквозь тряпку темным пятном проступала кровь. В роще можно было оставаться в крайнем случае до утра. Найдя труп своего солдата, немцы наверняка прочешут ее. «Надо бы убитого в кукурузу, — думал лейтенант. — Да где там! Даже автомат не успели взять… А Донцов совсем без оружия».
— Как же будем, Сергей Иванович, — заговорил Степан, впервые назвав командира по имени и отчеству.
Лейтенант поднял на него запавшие, полные мрачной решимости глаза:
— Вам уходить в горы.
— А вы?..
— Я не в счет. Отвоевался.
Пруидзе чуть не вскочил с места.
— Зачем так говорите… Вместе в горы пойдем, этих шакалов бить будем!
Головеня молчал.
— Что вы так задумались, Сергей Иванович? — подсел к нему ближе Донцов.
— Тяжела война… Крови много.
— Вылечитесь!
Говоря это, Донцов и сам не мог представить, где и как можно вылечить командира. Одно было ясно — не оставлять же его здесь.
Пруидзе поднялся, вскинул автомат на ремень:
— Глянем, что там, впереди, — и, согнувшись, скрылся в орешнике. Не мог он сидеть, ничего не делая.
— Может, воды попьете, — сказал Степан. — Сейчас сбегаю.
— Спасибо. За все спасибо, — лейтенант опустил голову на траву. Притих.
«И надо же такому случиться, — раздумывал он. — Лучше бы сразу в сердце…» Угнетала беспомощность: мало того, что стал обузой для товарищей, из-за него еще и в плен угодить можно. Его песня спета, а вот каково им, ребятам… И лишь где-то в глубине души тлела искра надежды: а может, все обойдется?
Донцов с тревогой вглядывался в побледневшее лицо лейтенанта: «Худо ему, тяжело. Много крови потерял, — размышлял он. — Хотя бы в руку, а то идти человеку нельзя. И куда мог деваться Пруидзе? В самом деле, прошло уже часа два, а его все нет и нет».
В роще быстро темнело. От реки тянуло прохладой. Холодно становилось и на душе солдата. А лейтенант молчал. Сквозь листву над головой кое-где просвечивали звезды. Со стороны гор, заволакивая небо, медленно наползали тяжелые черные тучи.
Спрятав винтовку, Матвей Митрич вскинул на плечо грабли и пошел домой. Он беспокоился за внучку: как она там одна? Дома хозяйство — полно работы: для коровы травы накосить, свинье корм задать… А тут еще эта напасть — оккупантов черт принес! «Ох, чует душа недоброе, — раздумывал он. — Дивчина хоть и ростом не взяла, а красавица первая. Пристанет какой гад — не отбиться: им, чужакам, закон не писан».
Дед ускорял шаги. В стороне от дороги показались верхушки тополей. Выселок пока не видно, они там, в садах, где в самую пору поспевают груши, яблоки, наливается соком слива мирабель. Повернул было в овраг, что тянется к хутору, как увидел машину, в кузове которой сидело и стояло десятка два солдат. «Так вот они, фашисты», — приостановился старик, разглядывая незваных гостей. Машина резко затормозила. Из кабины выскочил поджарый офицер в фуражке с высокой тульей — петух и только! У него острые серые глаза, тонкие губы. Махнул старику рукой — подойди ближе.