Елена БЫКОВА
ЭДЕЛЬВЕЙСЫ
Какое же тут геройство? Вот тебе и легендарный цветок! Набираем их целыми охапками.
— А может быть, это совсем не эдельвейсы?.. — сомневается Лена.
— Они! Я видела их на картинке, а потом Афанасий Иванович сказал, именно здесь. Он знает, — уверяет Лера.
шепчет она.
Желтовато-серые, высотой и размером с полевую ромашку, лохматые и закрученные, они как хризантемы из войлока. Чем ниже к реке, тем цветок становится мельче и чётче, а стебель короче. На самом берегу Аравшана он похож на серебристо-плюшевую звёздочку с чёрной сердцевиной и всего с палец величиной. Какое разнообразие формы!
Лера и Лена ползают по склонам.
— Не будьте такими жадными. Зачем вам столько? — говорю я.
Остановить их невозможно.
В общем-то довольно невзрачный цветок. Но что значит репутация! Для цветов и женщин она важнее красоты.
Забираем рюкзаки с пробами и направляемся к лошадям. Бедненькие заждались, переминаются с ноги на ногу. Укрепляем рюкзаки, садимся. Теперь это получается у нас совсем легко. Лошади и стихи стали нашим бытом. Лена, та вообще уже скачет, как джигит, да и Лера чертовски смела.
— Чу, чу! — подгоняют они лошадей по-киргизски.
Горная тропа. Каменистая, узкая, обрывчатая, она вьётся всё вверх и вверх.
Удивительное доверие к лошади, ощущаю полное единство с ней, свою неотделимость от неё. Тепло её тела, входящее в меня, ещё усиливает это чувство. На её спине ты поверх всего. Снега вокруг, скалы прошнурованы ручьями, зелёный Аравшан шумит внизу, и всё это приемлешь без растраты сил на шагание, и только взмокшие бока лошади и частое её дыхание говорят о том, как крут и труден подъём. Глажу её.
— Милая моя, лошадка, унеси меня повыше от всего, что осталось позади.
Решила ни о чём не вспоминать и всё возвращаюсь к тому же… А, ничего. Природа, люди, работа — помогут, защитят от обиды, что тебя разлюбили.
Опять поскакали.
— Чу, чу! — кричит Лена.
— Чу, чу! — повторяет Лера.
Они несутся галопом, а я кричу им вслед:
— Поберегите потенциометр, сумасшедшие! Разобьёте бутылки!.. — И тоже скачу на своём Буланом. Он мой, и я уже привыкла к нему. А давно ли села в первый раз. Это было очень смешно.
…В Теплоключинку приехали вдвоём с Ириной рано, восьми ещё не было. Народу у правления колхоза собралось уже порядочно, и все подходят. О каждом спрашиваем:
— Это не председатель?
Нет, не он. Ждём.
Во Фрунзе в геологическом управлении нас напугали:
— Лошадей? Чего захотели! По перечислению платить? Да кто вам их даст? Во время-то уборки? И не надейтесь.
Надейся не надейся, а делать нечего. Подняться на три тысячи восемьсот метров с одиннадцатью вьючными ящиками без лошадей невозможно.
Одеваемся получше. Какие уж там наряды у нас в экспедициях, но всё-таки. Надо уломать председателя. У меня все надежды на Ирину, уж очень хороша собой. Думаю, никто не устоит, ни один председатель.
Действую, как режиссёр:
— Уговаривать буду я. А вы только смотрите, крутите глазами, и всё.
Глаза у Ирины необыкновенные. И вся она врубелевская. Но только откроет рот, сразу же теряется это демонско-космически-лилово-сиреневое наваждение — страшно громко говорит.
Ровно в восемь председатель появляется. Мои режиссёрские замыслы явно проваливаются. Пожилой, щупленький, бесцветный, идёт медленно, размеренной походочкой. Поздоровался со всеми, посмотрел поверх нас.
Мы в кабинет за ним. С ходу выпаливаю нашу просьбу:
— Мы из Москвы, геологи, четыре женщины… Должны исследовать термальные воды Алтын-Аравшана. С нами оборудование, реактивы… Необходимы лошади.
Слушает абсолютно бесстрастно.
— Погодите, погодите. Разберёмся. Присядьте.
Сели. Народу набрался полный кабинет, и у каждого своё дело.
— Так вот, Анатолий, — говорит председатель конопатому парню, — надо смело браться. Мы тебя считаем лучшим. Комсомольцы — первое дело. Митька тебе не помогает? Поможет. Комбайн на ходу, новый, с измельчителем. Это же золотая машина! Ты же универсал. Трудностей будет сколько угодно. Но там, где их нет, там и работать неинтересно. Вы помните, как Сашка на том ЗИЛе? — обращается он уже к другим. — Винтил, винтил. Бензин кончился, а он вал разбирать. А потом получилось, разнюхал и уже ничего не боится. Давай, Анатолий, нельзя терять время. А вам что? — обращается он к старухе. — Вы чьи будете?
— Я ни к кому не приписана.
— Пойдите к бригадиру. Скажите, зерно вам нужно. Слышите? Он выпишет.
— Спасибо, спасибо.
— Вызовите-ка завхоза. Тебе чего, Саша? На приёмный захотел? Не забалуешь? Смотри, а то разом прогоним тебя.
Звонит телефон.
— Грузить силос? Да. Берите машину. Студентов перекинуть на свёклу. Да, да, ничего не могу сделать. Мак надо резать, — он вешает трубку.
Обращается ко всем:
— Вчера на бюро нас предупреждали, что ящур появился.
Опять телефон:
— Стрижка началась? Очень хорошо. Вот ученики учатся, подсчитайте, сколько им за стрижку, надо их заинтересовать.
В кабинет входит женщина.
— Почему, Мария, мяса нет? Как так получилось? Люди на полях должны быть сыты. Ты же завхоз, сердце колхоза. Почему студенты остались голодные? А ты, если понимаешь дело, знаешь — всё на бюро, ты один остался здесь. Быка бы раз — и зарезал. Накормил людей. Надо решать самому, хорошо надо решать.
Опять телефон:
— А что случилось? Как ты мыслишь? Вчера нам на бюро просто сказали: любыми средствами молоком и маслом положенное должны сдать.
Женщина с ребёнком на руках обращается к нему:
— Уже надоело ездить. Разберитесь, Николай Иванович.
Председатель берет у неё бумагу. Читает:
— Не так оформлен.
— Подпишите, Николай Иванович.
Он подписывает и ставит печать.
— Документ-то ведь этот серьёзный, надо бы вам его переоформить, — говорит он. — Так вот что, малый, знай. Если не пригонишь машину к трём часам, то обижайся на себя. Дорого это будет тебе стоить. А сейчас пойди, выпишут тебе, сколько нужно, за счёт июньской зарплаты.
Сидим как в театре. Это зрелище. Неожиданно перед нами раскрывается совсем другой мир. Ловлю себя на том, что забыла о главном, о нашей просьбе. Опять телефон:
— Концентрат для ягнят? Нужен так нужен. Формируете отары? Хорошо. Вы чего сидите, старушки?
— Нам сена надо.
— К бригадиру, к бригадиру.
— Бригадир не даёт, выделил сад, а там укоса нет. И люди смотрели, косить нечего.
— Со второго укоса возьмёте, так и скажите.
— Ну правильно, Николай Иванович, правильно.
— Эх ты, — обращается он к мрачному киргизу. — Сказали, Аман Гельды чёрта найдёт, а ты чёрта не нашёл, пустым вернулся.
Председатель продолжает разговор по-киргизски.
Опять телефон:
— А вот то, что он обманным путём забрал трудовую книжку, а теперь просит справку. Оформляйте его, как хотите. Справки ему не дадим. Пусть устраивается, а если нас запросят, ответим — горький пьяница. — Он кладёт трубку. — Тебе чего?
— В Рыбачье на наш колхоз пришёл контейнер с картинами.
— Посмотрим. Если картины хорошие, возьмём, если плохие — отправим обратно в Москву.
Мировой председатель! Но наше дело, видимо, швах. Народ в кабинете редеет, остаётся всего несколько человек. Председатель уже заказал себе машину, чтобы ехать на поля, даёт последние распоряжения… Полный провал. Он надевает шляпу, но тут Ирина стремительно поднимается и грудью загораживает ему дорогу.
— Нет у меня для вас лошадей, все заняты, — говорит председатель, — но… перед интересными дамами, — он разводит руками, — никогда устоять не мог. Всегда отступал. Придётся дать.
В совершенном восторге возвращаемся в Пржевальск.
А наутро с одиннадцатью вьючными ящиками, спальными мешками и рюкзаками выгружаемся у правления колхоза.
Вокруг нас собралась толпа. Опять ждём. Мы к этому привыкли. В нашей профессии приходится вечно ждать: машин, погоды, проб, результатов, денег из Москвы.
В Теплоключинке жарко. Она лежит в долине Терскей-Алатау, а наверху, в горах, только что стаял снег.