Я готова расплакаться, услышав эти три слова. Два самых желанных слова вкупе с одним — самым ненавистным. Не в этом ли весь он?
На какое-то время мы замираем: одной рукой он сжимает мою ладонь, а другой — гладит по щеке. Никто из нас не говорит ни слова и, возможно, даже не думает. Мы просто смотрим друг на друга.
Сердце колотится так сильно, что почти больно. Возможно… возможно, это именно тот момент…
Но Люциус внезапно разрушает магию, и я даже благодарна ему за это.
— Можешь сесть? — тихо спрашивает он.
Киваю и приподнимаюсь на кровати. Голова немного кружится, но он крепко держит меня, и вскоре все проходит.
Прищурившись, он изучающе разглядывает меня.
— Что с тобой случилось внизу? — спрашивает он наконец.
Скажи ему.
Как?
Судорожно сглатываю.
— Не знаю. Внезапно почувствовала головокружение и… это последнее, что я помню.
Он вопросительно приподнимает бровь.
Наскоро соображаю, что придумать в оправдание; нельзя, чтобы он узнал. Не сейчас.
— Раньше, когда я была маленькой, у меня иногда случались приступы усталости. Ничего страшного, правда…
Боже, почему я такая трусиха?
Его бровь выгибается еще сильнее. Он ни на гран не поверил моим словам.
— Если ты плохо себя чувствуешь, я должен об этом знать, — абсолютно спокойным голосом поясняет он. — Я помогу тебе, но сначала скажи мне, что с тобой.
Плохо себя чувствую? Я могла бы громко засмеяться…
Могла бы.
Скажи ему.
Знаю, я должна сказать. Он должен знать. Только он может защитить меня. Больше никто.
Глубоко вздыхаю, уже готовая было выложить правду, но он меня опережает.
— Тебе надо больше есть, — говорит он, и на прикроватном столике появляется поднос с едой: большая чашка мясного бульона, кусок хлеба, яблоко и плитка шоколада.
Он пристально смотрит на меня.
— Ты недостаточно ела в последнее время. — Он тяжело вздыхает. — Я не очень… хорошо о тебе заботился. Если твое недомогание из-за меня, то поверь, я не хотел этого.
Еще несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.
— Тебе лучше вернуться вниз, — смотрю ему прямо в глаза. — Не стоит находиться здесь дольше необходимого, это вызовет еще больше подозрений.
У него дергается щека.
— Сначала я должен убедиться, что с тобой все будет хорошо.
Слезы жгут глаза. Сжимаю губы. Он снова рискует всем ради меня.
О, почему мы должны быть заперты здесь? Почему не можем быть свободны, оба? Это то, чего я хочу, и чего хочет он… в глубине души.
Скажи ему.
— Я правда стою этого? — шепчу я. — Я же просто грязнокровка, Люциус. Ты никогда не устаешь твердить мне это. Как я действительно могу стоить таких неприятностей?
Глубоко вздыхая, он сжимает губы в тонкую линию.
— Это просто ужин, — бормочет он. — Подождет.
Всего несколько слов, но они сказали мне всё, что я хотела знать.
Губы кривятся в горькой усмешке.
— Ну а твоя репутация? Тоже подождет, Люциус? — мой голос пронизан страхом. — А долг, убеждения… отодвинешь это на второй план из-за меня?
Он сильно хмурится.
— К чему ты клонишь? — очень-очень тихо спрашивает он.
Прикусываю губу.
Надо сказать ему. Я должна. Только это может меня спасти. Он и так сильно рисковал этим вечером… на какой риск он пойдет, чтобы спасти меня, когда узнает?
Но как сказать ему? С чего начать?
Неплохо будет для начала открыть рот и произнести пару слов.
Он убьет меня.
Ты все равно умрешь — от его рук или от чьих-то еще, — когда они узнают обо всем. Тебе нечего терять, но в случае выигрыша ты получишь ВСЁ.
Скажи ему.
— Я… я…
Он хмурится еще сильнее, и застывшим взглядом смотрит на меня. На какой-то миг мне кажется, что я вижу ужас в его глазах.
— Что, грязнокровка? — я едва слышу его шепот.
Скажи ему.
У меня перехватывает дыхание, и я всем сердцем молюсь Богу, в которого перестала верить уже давно.
— Я беременна.
* — вольный перевод старой ирландской песенки Cockles & Mussels
Есть город на свете,
Где много прелестниц,
Но Молли Мэллоун на весь Дублин одна.
И в утренней неге
Толкает телегу,
В ней мидии, устрицы
Свежи совсем!
Тут свежие устрицы, мидии тоже.
Скорей покупайте,
Вкусней не найдешь!
На ярмарке рыбой
Торгует, но видно,
Такая судьба уготована ей.
Мать Молли когда-то
По улочкам града
Бродила с лотком,
Полным устриц живых.
Бедняжка простыла,
От жара в могилу
Слегла, но никто не заметил, увы.