Остановившись, он смотрит на меня — глаза блестят — и в момент оказывается подле, крепко сжимая мои ладони в своих.
— Ты разрешишь мне оберегать тебя, Гермиона? Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, можно я буду заботиться о тебе?
Смотрю на него, едва осознавая, какой беспорядок творится у меня в голове.
— Не думаю, что мы выберемся… — начинаю я, но он качает головой.
— Даже если нет, я все еще мог бы помочь, — решительно говорит он. — Я мог бы… я мог бы сказать, что это мой ребенок.
Качаю головой, и слова так и рвутся наружу.
— Они убьют тебя за… порождение полукровок, Рон…
— Ну, это вряд ли, — уверенно отвечает он. — Я им нужен. И я — не ослушавшийся Пожиратель Смерти, которого можно показательно казнить. Зачем бы им убивать меня, когда я нужен им, чтобы держать на коротком поводке моих родителей или чтобы добраться до Гарри?
Я… боже мой, я не знаю, что и думать!
— Но что будет, когда он родится? — я в отчаянии. — Если у него будут светлые волосы и бледная кожа? Они не дураки, и сразу поймут, что к чему…
— Девять месяцев — долгий срок, Гермиона, — его глаза горят почти… возбужденно. — Мы вполне можем быть свободны к тому времени. И если это случится…
Он крепче сжимает мои руки.
— Обещаю, что не оставлю тебя, — слегка запинаясь, продолжает он. — Я знаю, что не так умен, как ты, и скорее всего никогда не стану богатым. Но я… я люблю тебя.
Сердце грохочет, когда я смотрю в его горящие, сияющие глаза.
— Если ты захочешь, я буду любить тебя до конца своей жизни, — говорит он. — Притворюсь, что это мой ребенок. Даже если мы останемся здесь, я буду настаивать на этом. Мы могли бы сказать, что мы… ну, понимаешь… что нас оставили наедине…
Он переводит дыхание.
— А если мы выберемся… я буду воспитывать этого ребенка, как своего, если ты будешь не против. Ты никогда не услышишь пересудов за спиной о том, кто его отец. Мы скажем, что он мой, и ребенок никогда не узнает правды.
От удивления у меня отваливается челюсть.
— Ты… ты правда пошел бы на это? — слова даются нелегко. — Воспитал бы ребенка Пожирателя Смерти как своего?
Он колеблется сотую долю секунды, но кивает с твердой уверенностью.
— Чтобы быть с тобой, я пойду на что угодно. Все, чего я всегда хотел, это быть с тобой. И если ты только позволишь мне, если мы выберемся отсюда, я до конца жизни буду о тебе заботиться.
Он падает на колени, сжимая мои ладони.
— Если мы станем свободны… — он чуть колеблется. — Гермиона, ты выйдешь за меня?
Смотрю на него, не зная, что сказать. Ни единой мысли в голове.
Я мечтала об этом моменте несчетное количество раз. Глупо хихикала в подушку, лежа после отбоя в женской спальне Гриффиндора, и вспоминала, как он улыбался мне или смотрел в мою сторону, и думала о том, что было бы, сделай он мне когда-нибудь предложение.
Но девичьи грезы об ужине при свечах и кольце с бриллиантом были безжалостно уничтожены Люциусом Малфоем. И сейчас я неожиданно понимаю, что происходит то, о чем я никогда бы и не подумала: я действительно сомневаюсь, принимать предложение Рона или нет.
Но… а какой еще у меня есть выход?
Я люблю его. Правда, люблю. Он добрый, смелый, хороший. Он — моя опора. Он никогда не причинит мне боли.
Но он не Люциус.
Люциус никогда не стал бы… никогда не предложил бы мне такое, даже если бы захотел.
Ко всему прочему, если мы сбежим, нужно будет куда-то идти, ведь родители мертвы, и мне необходимкто-то, кто позаботится обо мне и… и о ребенке. Я слишком молода, чтобы растить его в одиночку. Может, будь я постарше…
И я… я люблю его. Правда.
Так же сильно, как любишь Люциуса?
Рон поглядывает на меня с беспокойством.
Падаю на колени подле него, отказываясь даже думать о том, что собираюсь сделать, и ласково касаюсь его щеки.
— Да, я выйду за тебя.
Он с облегчением выдыхает, и мы обнимаем друг друга. Всхлипываю, чувствуя тепло его рук, и совершенно не знаю, что и думать.
— Выйду, — шепчу я.
Дверь открывается.
Смотрю поверх плеча Рона на Люциуса, хмуро взирающего на нас. Все тот же взгляд, которым он всегда смотрел на нас, когда мы с Роном были вместе; тот самый, что и тогда, когда Рона только схватили, и мы изо всех сил обнимали друг друга, а Люциус подсматривал.
Ревность. Безудержная ревность.
Но вопреки вполне ожидаемой вспышке ярости, он выглядит почти… не знаю. Он напряженно сглатывает, глядя на нас с…
С обреченностью.
Рон тоже поднимает голову, и мы оба вскакиваем на ноги, но, видимо, по разным причинам.