Резко повысив голос, он так же быстро свел его к шепоту.
Скорбь разрывает мне душу.
Внутренности скручивает стальным жгутом. Так больно…
— И где бы ты держал меня? — начинаю я, запинаясь и заикаясь от горечи. — Что делал бы с грязнокровкой, которая никому, кроме тебя не нужна? Запер бы у себя в башне, как миссис Рочестер?
— Кого? — нетерпеливо спрашивает он.
— Это из маггловской литературы, тупица…
Глубоко вздыхаю, стараясь успокоиться.
— Нас раскроют, — шепчу я. — И ты это знаешь. Господи, да Волдеморт уже подозревает! Не поэтому ли ты порвал со мной? Это было не мое решение…
— …единственное, которое я должен был принять! — вспыхивает он. — Я не хотел! Что угодно… да я лучше бы отрезал себе руку, чем… Ты и представить не можешь, чего стоил мне этот выбор!
— Не могу?! — меня трясет от ярости. — Да уж явно не больше, чем мне! Сегодня ты разбил мне сердце, Люциус. Твое тоже разбилось? Не думаю — у тебя ведь нет сердца!
Он подходит ко мне, его глаза мечут молнии, но что бы он ни собирался сказать, слова замирают на губах. Ему требуется время, чтобы взять себя в руки и начать говорить.
— Я сделал это, чтобы спасти тебя, — его голос полон невообразимой горечи. — Как ты не можешь понять?
Сжимаю зубы, сдерживая дрожь.
— Есть столько всего, чего я не понимаю, — шепчу я. — Много вещей… Разве не ты говорил мне, насколько я невежественна?
Судорожно вздохнув, продолжаю.
— Почему ты так меня ненавидишь? — спокойно спрашиваю его.
— Что? — он с недоумением смотрит на меня.
С трудом заставляю себя говорить.
— Почему я тебе так отвратительна? — рыдания все же прорываются сквозь напускное спокойствие. — Что со мной не так, из-за чего ты делаешь это с нами, вместо того, чтобы быть вместе?
Не знаю, возможно, мне это только чудится, но он вздрагивает при этих словах.
— Я понимаю, что тебе больно, — шепчет он. — Прости. Ты должна мне верить: время, когда я наслаждался твоей болью, давно прошло.
Его слова трогают меня, но я понимаю, насколько это все неправильно. Я помню слова, что он сказал мне давным-давно, слова, из-за которых у меня были кошмары, и за которые я впоследствии цеплялась, как за соломинку.
— Однажды ты сказал, что скорее умрешь, чем отпустишь меня. Помнишь, или твоя память настолько избирательна, что ты предпочитаешь забыть о том, что тебе невыгодно?
Я попала в яблочко. Его глаза сверкают яростно, зло, отчаянно…
— Господи, да как ты не можешь понять? Пока ты не появилась в моей жизни, я готов был умереть за свои убеждения. И сделал бы это с радостью! Но теперь…
Он отворачивается, бормоча ругательства, и ударяет кулаком в дверь, вымещая на ней свою ярость.
— Я не понимаю, — сделав несколько глубоких вдохов, продолжает он. — Я не… я не хочу умирать за тебя, потому что иначе я никогда больше тебя не увижу. Я хочу большего… хочу жить для тебя.
Я… боже мой, невыносимо слышать это. Я готова вот-вот взорваться или самовоспламениться. Во мне все кипит и бурлит, и…
Он глубоко вздыхает, закрыв глаза.
— Не говори со мной так, — в его голосе боль, но глаза горят ненавистью. — Я не вынесу этого. Знаешь, что со мной станет, когда ты уедешь? И последнее, что я буду помнить о тебе, эти слова…
В мгновение ока он оказывается передо мной, медленно протягивает руку и проводит кончиками пальцев по моему лицу, от виска к подбородку.
Его взгляд способен спалить меня заживо.
— Ты не представляешь, каково это — жить без тебя, — едва слышным шепотом произносит он.
У меня перехватывает дыхание, и я касаюсь его лица, ощущая тепло его кожи, легкую щетину, и он закрывает глаза, не в силах противостоять раздирающим его чувствам.
— Необязательно, чтобы так было, — шепчу я. — Ты ведь знаешь, что можешь пойти со мной.
Он качает головой, морщась, словно от невыносимой боли, и отворачивается от меня.
— Не могу, — выдавливает он. — Мы оба умрем, как ты не понимаешь? И…
Он колеблется.
— И… ребенок. Наш… — он глубоко вздыхает и резко выдыхает. — Наш ребенок. Ты говоришь, что пожертвуешь всем, лишь бы сохранить его, но все же ставишь под удар его жизнь, прося меня пойти с вами. Они убьют и нас, и нашего ребенка.
Комкаю пальцами подол юбки, но не собираюсь сдаваться. Ни за что! Потому что он сказал: «…наш ребенок». Не твой, но наш.
— Если я тебе небезразлична… — нерешительно начинаю я, буквально выталкивая из себя слова. — Если ты… если бы ты любил меня, ты был бы готов к риску, — судорожно вздыхаю и продолжаю. — Я готова. Так почему же ты не готов?