— Тогда почему…
Съеживаюсь под его взглядом, не в силах продолжать, потому что эти глаза буквально кричат: «Не заставляй меня произносить это вслух…»
Неожиданно меня осеняет: возможно, какая-то часть его хочет этого ребенка так же сильно, как и я.
Он ждет.
Открываю флакон, вознося короткую молитву несуществующему Богу, и одним махом выпиваю все зелье. У него такой мерзкий вкус, что меня передергивает, и я роняю склянку на пол.
Люциус подается вперед, вытягивая руку, будто хочет коснуться меня, но на полпути опускает ее вниз.
Прочищаю горло, пытаясь избавиться от противного привкуса.
Люциус заметно нервничает.
— Ты уверен, что сработает? — вновь интересуюсь я.
Он кивает.
— Оно защитит ребенка, — шепчет он, — но не… Оно не защитит тебя.
Хмурюсь в ответ на его слова.
— Если бы оно защищало меня, я не стала бы его пить, — улыбаюсь одними губами. — Иначе не было бы смысла в том, что мы делаем.
Он не отвечает на мою улыбку — и вряд ли мог, если бы даже и постарался.
Глубоко вздыхаю. Пора кончать с этим, у него есть мое разрешение, чего еще ему надо?
— Ну, чего же ты ждешь? — отрывисто бросаю я. — Давай.
Он дергается, словно я дала ему пощечину.
Желудок сжимается в предчувствии, но я должна пройти через это. Должна.
Он прочищает горло и качает головой.
— Это так необходимо? — спрашивает он.
— Ты сам говорил, что не станешь ничего предпринимать, пока не узнаешь всю правду, — вспыхиваю я, больше всего на свете желая поскорее покончить с этим. — Это единственный способ узнать. Ты сам говорил, что неведение может поставить наши жизни под угрозу.
Он плотно сжимает губы.
— От этого не легче.
Сцепляю и расцепляю руки.
— Раньше тебе это нравилось, — игнорирую недобрый блеск в его глазах. — Что же изменилось, Люциус?
Он прищуривается.
— Черт побери, ты знаешь, что изменилось, — шипит он. — Как ты можешь просить меня о таком, ты же знаешь…
— По сравнению с тем, о чем просил ты, это детский лепет, — в моем голосе боль. — Ты и представить не можешь, каково это — спать с убийцей своих родителей!
Он судорожно вздыхает.
— Я не хотел убивать их! — шипит он. — Я бы все отдал, лишь бы не быть тем, кто причинил тебе такую боль…
— И все еще причиняешь, Люциус! — бросаю я. — Ты мучил меня, лишь бы только меня у тебя не забрали. Сейчас ты должен сделать то же самое — не дать им разлучить нас. Или так, или мы можем рискнуть жизнью. Выбор за тобой, Люциус. Я, как всегда, в твоей власти.
Он поднимает глаза к потолку, глубоко вдыхая, и вновь смотрит на меня.
— Ты этого хочешь? — натянуто спрашивает он.
Киваю.
— Я простила тебе прошлое, — шепчу я, — прощу и это. Давай. У нас нет выбора.
Он открывает было рот, чтобы ответить, но вместо этого отворачивается. Прямая линия плеч и негнущаяся спина — он чертовски напряжен. Мне начинает казаться, что он уже никогда больше не повернется ко мне. И будь я проклята… Господи, в глубине души я надеюсь, что он так и поступит…
Но он внезапно поворачивается: на лице бесстрастная маска, направленная на меня палочка уже не дрожит в его руке.
— Круцио!
— Мы можем кое-что попробовать…
— У тебя есть идея?
— Типа того.
— Выкладывай!
— Есть один способ снять чары без помощи того, кто их наложил. Ты уже, наверное, понял… это бывало и раньше, совершенно случайно, и если мы знаем, что именно нужно искать…
— Постой.
— Но… почему бы и нет? У нас нет выхода.
— Нет, нет и еще раз нет. Даже не проси!
— Хуже будет только мне. И если я согласна пройти через это, то и ты обязан сделать это для меня.
— Должен быть другой путь.
— Но его нет. Если только не ты их накладывал.
— Будь он проклят!
— Это необходимо сделать, Люциус. Все хорошо. Я прощаю тебя за это.
— Нет, Гермиона. Нет. Нет…
Огонь охватывает меня, обжигая кожу, обдавая жаром до самых костей, острые лезвия царапают по нервам, и все горит, и невыносимо больно…
Внезапно агония прекращается.
Перекатываюсь на живот и поднимаю голову, глядя на него помутневшими глазами. Меня все еще сотрясают болевые спазмы.
Его губы сжаты в тонкую линию, дрожащими пальцами он стискивает палочку.
Боже, я уже и забыла, как это больно. Словно горишь в аду…