Люциус взглядом велит мне молчать, а Волдеморт сверлит меня глазами.
— Если бы не что, Гермиона?
Молчу. Не хочу затягивать петли на наших шеях еще туже.
— Хорошо, — он скучающе закатывает глаза, — наверное, тебе нужен некий стимул. Эйвери?
— Мой лорд, — незамедлительно откликается тот.
— Прошу, — Волдеморт делает взмах в мою сторону.
Кивнув, Эйвери поднимает палочку.
— Мой лорд, в этом нет необходимости, — бросает Люциус.
— Хочешь объясниться за нее? — подозрительно прищуривается Волдеморт.
— Да, — неестественно спокойно продолжает Люциус. — Антонин был немного… настойчив в своих желаниях. Я всячески препятствовал тому, чтобы он пятнал свою чистую кровь…
Беллатрикс фыркает, и Люциус на мгновение умолкает.
— Дабы оградить его от этого, я напомнил ему о его обязанностях, поэтому и вошел в ее комнату.
Эйвери насмешливо смотрит на Люциуса.
— И это все, что побудило тебя войти? — растягивая слова, произносит он. — Чувство долга?
Люциус игнорирует его укол, глядя на нахмурившегося при этих словах Волдеморта.
— Это случилось незадолго до его бегства?
Внутри все леденеет.
— Может, это из-за Люциуса у него так упала самооценка, — подначивает Беллатрикс. — Помнится, он постоянно жаловался, что его недооценивают, и меня всегда интересовало, откуда у него этот комплекс.
Сцепляю и расцепляю пальцы. Все будет хорошо.
А впрочем, какая разница?
Волдеморт пропускает слова Беллатрикс мимо ушей: его взгляд прожигает меня насквозь.
— Все было именно так, Гермиона? — вкрадчиво интересуется он.
И прежде чем я успеваю отвести глаза, его разум врывается в мой, не зря его называют сильнейшим легилиментом в мире.
— Почему я не вижу твоих воспоминаний об этом? — он хмурится еще сильнее. — Почему твои мысли какие-то… пустые, когда дело касается отъезда Долохова?
Открываю и закрываю рот, словно рыба, выброшенная на берег, и судорожно думаю, что сказать…
Как объяснить отсутствие этих воспоминаний об «отъезде» Долохова? Они больше не в моей голове, а на полке в комнате Люциуса.
Волдеморт как-то странно улыбается и вздыхает.
— Что ж, полагаю, мне не удастся заставить тебя говорить, — бесцветным тоном заключает он. — Возможно, тебе нужен… толчок.
Он делает знак Эйвери, и тот направляет палочку на Люциуса.
— Нет! — выкрикиваю я.
— Нет? — Волдеморт вопросительно приподнимает бровь.
— Он… — слова даются мне с трудом. — Люциус… ему не нравилось отношение Долохова ко мне, поэтому он… заставил его уехать. Он сказал, что убьет его, если тот вернется…
Понимаю, это бесполезно, потому что он подходит ко мне, глядя прямо в глаза.
— Лжешь.
Он делает знак Эйвери.
— Круцио!
Люциус кричит от боли, и у меня разрывается сердце. Боже, когда же это закончится…
Он не хотел бы, чтобы я рассказала. Не хотел бы…
С другой стороны, он уже через столько заставил меня пройти, что на этот раз я должна бы оставаться глухой к его крикам…
Вот только я не могу абстрагироваться от его боли, когда он так кричит, потому что одни его крики причиняют мне страдания, не говоря уже об агонии, исказившей его лицо.
Нет, я не могу.
— ПРОШУ ВАС, НЕ НАДО! — выкрикиваю я. — Я… я все вам расскажу, клянусь!
— Правда, Гермиона? — Волдеморт поворачивается ко мне, а позади него протяжно стонет от боли Люциус. — Или ты снова мне лжешь?
Люциус испускает еще один стон. Ему плевать, он просто хочет, чтобы боль ушла, я точно это знаю. Потому что чувствовала бы то же самое, будь я на его месте.
— Долохов… Долохов не уехал! — срывающимся голосом начинаю я.
Волдеморт смотрит мне прямо в глаза и жестом заставляет Эйвери прекратить пытку.
Люциус лежит на полу, тяжело и неровно дыша.
— Он не уехал? — вкрадчиво повторяет Волдеморт.
Люциус приподнимает голову. Уверена, каждое движение дается ему с огромным трудом. Пот выступил на его лбу и висках, а глаза заволокло красным.
Он не хочет, чтобы я рассказывала правду. Но у меня нет выбора.
— Он мертв, — шепотом заканчиваю я.
Тишина заполняет комнату.
Волдеморт пристально смотрит на меня.
— Мертв? — переспрашивает он.
Киваю, сглатывая ком в горле, рев в ушах просто оглушает.
Люциус слегка качает головой, прикрыв глаза.
— И… как же он умер? — Волдеморт уже знает ответ.