— Посмотри, милая, — говорила она, показывая розоватое марево на горизонте. — Монстры не могут прийти на рассвете.
— Почему? — широко распахнув глаза, удивленно спрашивала я.
— Потому что они боятся света и солнца, — улыбалась она. — Если оставлять шторы открытыми, монстры не появятся.
Я успокаивалась и улыбалась. Я была уверена, что моя мама живет на Олимпе и зажигает солнце, она всегда и во всем была права. Мне было только четыре года…
Она целовала меня и возвращалась в свою комнату, а я поворачивалась к окну и, засыпая, видела, как солнечные лучи постепенно наполняют комнату, прогоняя тьму.
— Эйвери, чего ты хочешь? — выпаливает Люциус, едва за ними закрывается дверь. — Денег? Сколько угодно. Я отдам тебе все до последнего пенни…
— У меня уже более чем достаточно денег, благодарю, — холодно отвечает Эйвери. — И осмелюсь сказать, что Темный Лорд щедро меня наградит из тех денег, что отнимет у Нарциссы после твоей смерти.
Нарцисса. Еще одно имя в списке тех, кто будет уничтожен сегодня. Ни мужа, ни денег, и разрушенная репутация, когда люди узнают, что ее муж творил за ее спиной.
— Он ничего тебе не даст! — шипит Люциус. — Я же… отдам тебе всё! Деньги, дом, все свое имущество. Можешь забирать все и завтра уже быть на другом конце света.
Эйвери качает головой, грустно улыбаясь.
— Это по-настоящему щедрое предложение, но, к сожалению, я вынужден отказаться.
Люциус скрипит зубами.
— Ты представления не имеешь, от какого огромного состояния отказываешься…
— Я могу предположить, но откровенно говоря, я здесь не из-за личной выгоды, — непринужденно улыбается Эйвери. — Думаю, этим мы с тобой отличаемся, Люциус: я способен следовать своим убеждениям, и ничто не может заставить меня свернуть с пути, даже собственные желания, в отличие от некоторых.
— О, бога ради! — вмешивается Рон. — И можно поинтересоваться, сколько же стоят эти «убеждения»? Он предлагает вам все, что у него есть! А это немало. Тысячи, нет — миллионы.
Но он только теряет время. Они оба теряют время. Может, Эйвери и единственный, кто может нам сейчас помочь, но он также единственный, у кого нет на это ни малейшей причины.
— Меня не волнует благосостояние, Уизли, — спокойно отвечает Эйвери. — И я попросил бы тебя не унижать меня подобным образом, хотя, как говорится, каждый судит по себе. Если твоя жалкая семейка падка на золото, не стоит считать всех вокруг такими же. Я не продаю свою честь.
Рон вспыхивает.
— Ну и как же ты накажешь меня теперь, когда и я, и Гермиона вот-вот умрем?
Эйвери удивленно приподнимает брови.
— Я не собираюсь «наказывать» тебя. Темный Лорд лично сделает это, когда придет время. Просто я хочу, чтобы вы оба — ты и Люциус — поняли: подкупить меня не удастся.
У меня болит голова. У меня болит сердце. У меня все болит. Стены комнаты надвигаются на меня, и грудь сдавливает так, что невозможно дышать…
— Ты можешь оставить здесь меня, — после короткой паузы произносит Люциус, — но ради бога…
— Нет, я не отпущу её, — обрывает его Эйвери, и его голосе я слышу окончательный приговор. — Удивляюсь, как тебе хватает наглости просить об этом. А теперь извините, но у меня нет желания торчать следующие два часа в одном помещении с грязнокровкой и предателями.
Отвернувшись он направляется к двери.
— Ты идешь, Драко? У нас есть время поужинать, прежде чем мы уедем.
Придушенно рычу в бессильной ярости.
Драко, все это время сверлящий взглядом пол, медленно поднимает глаза на Эйвери: щеки горят, и весь вид говорит о том, что он плакал.
— Д-да, — срывающимся голосом отвечает он. — Хорошо.
— Драко, — шепчу я.
Он поворачивается ко мне.
— Не смей говорить со мной, — шипит он.
— Драко, — окликает его Люциус. — Драко, я твой отец…
— Нет, — скрипя зубами, рычит он. — Ты мне не отец.
Эйвери холодно улыбается, кладя руки на плечи Драко.
— Все хорошо, мой мальчик. Пойдем.
Драко сбрасывает его руки и стремительно подходит к двери, избегая смотреть на отца.
— Ты любишь своего отца! — кричу я. — Любишь! Все, что ты делал в школе, было ради него. Если ты не смог убить Дамблдора, которого всегда презирал, то неужели сможешь спокойно смотреть на смерть отца?
Драко замирает, положив руку на ручку двери, и, обернувшись, смотрит на меня с такой ненавистью, что я невольно отшатываюсь.
— Пошла ты, — шепчет он перед тем, как выйти из комнаты.