— Он занят — синьору дель Веспиньяни пришлось вылететь в Рим по одному неотложному делу. Но он просил не беспокоиться, отдыхать, через несколько дней он должен вернуться... Кстати, вполне возможно, что сегодня вечером он позвонит вам...
Когда вещи были разложены из ящиков и чемоданов, Андреа, улегшись на диван, произнес:
— А знаешь, Эдера, мне тут очень даже нравится... Что скажешь?
— Скажу, что нам с тобой просто повезло,— не задумываясь, ответила та.
— Ты говоришь так, потому что веришь в стоя слова, или потому, что хочешь рассеять мои сомнения?
— Нет, мне действительно все очень нравится... Разве это не может не понравиться?
— Обожди, это только начало...
— Начало чего? Новой жизни?
— Ну да...
— Ох, как все мы любим начинать новую жизнь, — глубокомысленно вздохнула Эдера, и только глаза ее смеялись,— особенно мужчины..»
— Разве? Я думал, что и женщины тоже.
— Ладно, не надо обобщать,— сказала синьора Caтти, прекрасно понимая, что именно имеет в виду ее муж.— Так что; останемся тут, или будем ждать звонка Отторино?
— Пожалуй, нам следовало бы перекусить, а затем — хорошенько отдохнуть,— сказал Андреа.— Тем более что дети наверняка проголодались и утомились в дороге...
И Эдере в ответ ничего более не оставалось, как согласиться:
— Ну, хорошо...
Джузеппе, проведя гостей в огромную каминную залу, служившую одновременно и столовой, поинтересовался:
— Чего бы вам хотелось на завтрак?
— Право, не знаю,— растерянно ответил Андреа,— а что, есть выбор?
— Да, кухня палаццо дель Веспиньяни славится уже много веков,— ответил Джузеппе,— так чего синьоры изволят мясо, рыбу, дичь, сыр...— затараторил он в своей излюбленной манере.— И все с наших ферм, которые находятся неподалеку...
Эдера, немного подумав, произнесла:
— Пожалуй, на завтрак лучше всего сыр, зелень... И кофе. Ты не возражаешь, дорогой?
И она обернулась к мужу.
— Да, пусть будет так,— сказал Андреа.
Однако Росси не унимался.
— А дети?
— Может быть, вы хотите накормить их чем-нибудь особенным?
— Нет, Лало и Эдерине то же, что и нам...
Снаружи, за окнами, доживал свои последние минуты пасмурный, дождливый июльский день. Небо над центральной частью Рима затягивало с востока глубокой, беспросветной чернотой.
За окнами виллы Шлегельяни один за другим зажигались фонари. Шума машин почти не было слышно — этот уголок Авентинского холма славился своей тишиной — несмотря на то, что находился в самом центре Вечного Города...
Хозяин, подойдя к окну, задернул штору и, обернувшись к Отторино дель Веспиньяни бывшим его гостем вот уже целых три часа, произнес:
— Ну, ты ознакомился с моим досье?
Адриано выглядел гораздо моложе своего приятеля — он действительно был немного старше Отторино, но, в отличие от последнего, в голове у него не было ни единого седого волоса. Кроме того, Шлегельяни отличался особой подтянутостью, пружинистой походкой, которая выдавала в нем любителя спорта, никогда не пил ничего крепче кофе, и то нечасто, и не курил — в отличие от того же Отторино, который мог за день выкурить больше пачки.
Отторино утверждал, и, надо сказать — небезосновательно, что секрет молодости его приятеля заключается не столько в отвращении к вину и к никотину, не столько в систематических занятиях спортом, сколько в том, что Шлегельяни никогда не волновался — он приучил себя быть хладнокровным и выдержанным в любой ситуации.
Даже в тот день, ставший для Адриано роковым, когда правительственный курьер принес письмо премьер министра, в котором настоятельно рекомендовал синьору Шлегельяни подать в отставку, Адриано не изменил своим привычкам — он даже и бровью не повел, говоря курьеру: «Передайте Его Превосходительству, что я подам в отставку сегодня же, как он того и желает...»
Что и сделал, после чего, как было заведено у него по выходным, отправился на рыбалку на озеро Комо — на то самое озеро, которое в свое время прославилось тем, что Август Нерон избрал его постоянным местом своих увеселений.
Отторино часто шутил, что даже, наверное, конец света, даже Страшный Суд не заставил бы его университетского друга изменить своим обыкновениям и привычкам.
Да, Шлегельяни был выдержан, хладнокровен, и ничто ни при каких обстоятельствах не могло вывестти его из состояния душевного равновесия.