Леона попыталась изложить ей свою версию случившегося, делая упор на коварство и лицемерие Эдеры, но неожиданно получила гневную отповедь:
— Я провела с синьорой Эдерой не одни сутки у постели Лало! Вам не понять, что это такое, когда малыш на твоих глазах умирает, а ты ничем не можешь ему помочь!.. Синьора Эдера готова была отдать свою жизнь, только бы её сын выжил! Она святая!..
— Так-то уж и святая! — ядовито бросила Леона. — Вижу, ей удалось очаровать даже тебя. Вот как ты заговорила, робкая овечка! Но, я дам тебе много денег. Только не уходи!
— Простите, синьора. После всего, что случилось, я не могу вам прислуживать.
— Что ж, спасибо и на том, — грустно сказала Леона. — Я не забуду, как ты была добра со мною.
Лало был очень ослаблен и поправлялся медленно, поэтому Эдере и Андреа пришлось ещё какое-то время оставаться в Милане. Обоим доставляло большое удовольствие наблюдать, как малыш улыбается и что-то лопочет на своём, младенческом языке.
— Сыночек, ты, наверное, говоришь: «Мама»? — пошутила однажды Эдера.
— Нет, я точно знаю, что он говорит: «Папа», — рассмеялся Андреа.
— Почему ты так уверен?
— А потому, что он заметил в моих руках игрушки и сказал: «Папа, дай!»
— Да, он и в самом деле смотрит на игрушку, — согласилась Эдера.
— Возьми, мой миленький, — Андреа протянул мальчику игрушку. — Давай с тобой поиграем. Знаешь, она умеет пищать! Возьми её в ручки, сожми кулачок! Слышишь? Это белочка говорит тебе: «Здравствуй, Лало!»
Здесь, у кроватки сына, оба чувствовали себя легко, спокойно и не тяготились присутствием друг друга. Но как только они выходили за пределы больницы, игра в папу и маму тут же начинала отдавать фальшью, а потому становилась вовсе невозможной. Чем дальше, тем противоестественней выглядело их пребывание под одной крышей. Как-то Эдера, ложась спать, робко предложила Андреа устроиться рядом с нею, на что получила ответ:
— Это было бы прекрасно. Но… неправильно!
С тех пор оба старались избегать подобных ситуаций: Андреа допоздна сидел у телевизора, а Эдера в другой комнате просматривала счета из магазина Дальмы, делала подсчёты. Затем она, не выходя к Андреа, кричала ему: «Спокойной ночи!» и гасила свет.
Как-то Андреа сказал, что Эдеру, видимо, увлекает её дело, во всяком случае, она уделяет магазину много внимания.
— Да, мне нравится этим заниматься, — подтвердила его догадку Эдера и рассказала о своих дальнейших планах: — Мы с Дальмой сделали кое-какие расчёты… Я возьму на себя пошивочный цех и магазин в Риме, Дальма будет одна управляться в Милане, а Чинция и Манфред распространят наши модели по всей Германии.
— Ты хочешь переехать в Рим? — тихо спросил Андреа.
— Да. Там мой отец, который во мне нуждается. Да и тебе хорошо, когда он рядом. Там матушка Марта. И там — наш дом… твой и мой дом.
— Мне всё равно, где жить, — грустно сказал Андреа.
— Но разве ты не хотел бы вернуться к делам фирмы? Раньше тебя это очень увлекало.
— Валерио говорил со мной, но я пока не дал ему определённого ответа. Похоже, что вместе с памятью я утратил и интерес к бизнесу.
— А чем бы тебе хотелось заняться?
— Живописью! — ответил Андреа, и в глазах его сверкнули дерзкие, прежде незнакомые Эдере огоньки. — Я никому об этом не говорил. Ты — первая, с кем я хочу посоветоваться. Когда мы вернёмся в Рим, я покажу тебе рисунки, которые сделал ещё в Канаде.
— Я и не знала, что ты рисуешь, — виновато произнесла Эдера.
— Ты и не могла знать! Потребность изображать на бумаге какие-то пейзажи и чьи-то лица пришла ко мне там, в Канаде. Врачи утверждают, что это мои воспоминания, таким образом, стремятся прорваться наружу.
— Ты обязательно покажешь мне эти рисунки! — взволнованно произнесла Эдера.
— Конечно! Но мне ещё ничего не удалось вспомнить. Хотя… однажды я изобразил женское лицо, а потом, когда увидел мою мать, понял, что это её лицо я написал по каким-то отголоскам памяти. Но ты пока не рассказывай об этом никому, ладно? — попросил Андреа.
— Ладно! — согласилась Эдера. — Пусть это будет нашей тайной.
Вернувшись в Рим и отгуляв на свадьбе Чинции, Эдера и Андреа окунулись в странную, тягостную для обоих, совместную жизнь. Валерио, всё своё внимание сосредоточивший на внуке, не сразу заметил, как напряжена Эдера и с каким трудом ей удаётся сохранять внешнее спокойствие.
— Дочка, ты чем-то удручена? — спросил он в надежде, что Эдера захочет рассказать ему о своих проблемах и тем самым хоть немного расслабится.