К Софии подошла дочь.
– Матушка, можно мне на трапезу пойти вместе с другими девушками из хора?
– Конечно, Евфимия, иди с подружками. Только и Фотиния пусть тоже идет с тобой и будет неподалеку!
– Мама! Девушки опять будут смеяться надо мной, что я везде хожу с нянюшкой, как маленькая!
– Зато я буду покойна: пока ты с Фотинией, на тебя ни один скорпион не посмеет глянуть слишком пристально, – на самом деле София подумала «ни один юноша», но вслух она этого не сказала, чтобы даже тень мысли о подобном не упала на любимую, такую невинную, чистую и пуще глаза оберегаемую дочь. – Возьми няню и иди, доченька, мне еще надо навести порядок в алтаре и храме.
– Будь по-твоему, мама, – вздохнув, сказала Евфимия и поцеловала мать. – Пойду искать мою цербершу!
– Храни тебя Бог, моя послушная ласточка! – целуя ее в ответ, сказала София.
Трапеза была скромнее, чем обычно, но благодаря приношениям состоятельных прихожан все же богаче, чем могло себе позволить в воскресный день большинство жителей Эдессы. Подавались печеная рыба с просом и тушеными овощами, вяленое мясо, размоченное в уксусе с пряностями, пшеничные лепешки, которые ели с медом и сыром. Посередине стола стояли кувшины с холодной водой, в которой плавали мелко нарезанные кубики еще прошлогодних яблок; расписные глиняные мисочки с орехами, вялеными финиками и сушеными фруктами, а также с оранжевыми плодами мушмулы нового урожая.
На дорожке под деревьями, где были расставлены столы для горожан, крестьян и нищих, трапеза была лишь чуть более скудной: к столу не были поданы мясо и сыр, но зато всем досталось по большому куску рыбы и целой лепешке, а просо, овощи, орехи и финики каждый мог есть досыта. Правда, прислуживавшие сестры следили за тем, чтобы никто из обедавших не уносил пищу с собой; для тех же, у кого дома остались немощные старики, больные родственники или маленькие дети, сестры приготовили небольшие коробки из пальмовых листьев, заранее наполнив их едой; это было традиционное воскресное подношение, к которому привыкли жители Эдессы, хотя с каждой неделей воскресная раздача даже в этом, самом крупном и богатом, приходе города становилась все более скудной.
Когда все отобедали и перешли к сладостям и фруктовым напиткам, Мар Евлогий на местном наречии представил сестру Эгерию тем, кто еще не видел благочестивую паломницу, а затем заговорил с ней по-гречески. Эдесса – город разноплеменный, общим языком жителей, кроме арамейского, был еще и греческий, а потому большинство собравшихся понимало разговор епископа с аквитанской паломницей. Впрочем, Эгерия, женщина весьма образованная, хорошо знала и арамейский[12].
– Понравилась ли тебе служба, сестра Эгерия? – спросил епископ.
– Да, очень понравилась. И ваш новый храм просто поражает великолепием! Одно удивило: в хоре поют девушки. Прежде я такого нигде, кроме женских монастырей, не встречала, ведь обычно хор составляют мужчины или мальчики.
– По будним дням и у нас поют мужчины. Женский хор – это наше недавнее нововведение, и до сих пор далеко не во всех храмах Эдессы поют по праздникам девицы. Обычай этот ввел наш преподобный Мар Апрем[13], чтобы еще более расположить жителей Эдессы к посещению храмов и отвлечь их от ересей, одно время весьма распространившихся в нашем разноплеменном городе. Он призвал к пению благочестивых дев из достопочтенных христианских семейств, в основном дочерей клира, и сам обучал их напевам, по которым надлежит петь. Людям очень понравилось сладкоголосое девичье пение, многие специально стали приходили в храм его послушать, а главное – увлеченные еретическими заблуждениями начали оставлять свои сборища и тоже посещать церковные службы. Вот таким впечатляющим и понятным всем образом наш Мар Апрем не только украшал богослужения, но и отражал ложные мудрования еретиков, – с улыбкой закончил епископ.
12
Язык арамейский, всем известный под именем сирийского, и есть, собственно говоря, эдесское наречие.
13
Мар Апрем – преподобный Ефрем Сирин (ок. 309–373). О его жизни известно крайне мало. Судя по его произведениям, он получил хорошее образование, включавшее и знакомство с античным языческим наследием. Его наследие чрезвычайно обширно и включает в себя толкования на Священное Писание, проповеди и поучения, многочисленные гимны и молитвы, вошедшие отчасти в современное богослужение. Еще при жизни преподобного они были переведены на греческий язык.