– Я не настолько хрупка, как кажется вам с мамой. И вполне могла бы пройтись по заснеженному речному берегу без всякого вреда для себя.
– Коварен скорее не снег, а лед: его куда труднее разглядеть под ногами, а чтоб не поскользнуться – хоть кошки надевай. А между тем ты вовсе не так крепка, как утверждаешь.
Дабы лишить истину своих слов острого жала, я поцеловал жену в щеку. Сложением Сисси и впрямь обладала хрупким, но искренне сердилась, когда я либо Мадди пытались, как она выражалась, «пылинки с нее сдувать».
– А еще сегодня у реки на моих глазах разыгралось необычайное представление, – добавил я. – Просто-таки… птичья война!
Рассказ о столкновении канюка с филином Сисси слушала, точно завороженная.
– Как все это странно и чудесно! Даже не знаю, кому бы желала победы, филину или канюку. Пожалуй, все-таки филину. Совы да филины – столь загадочные, таинственные ночные создания… и как это, должно быть, волнующе – увидеть одного из них при свете дня!
– Но ведь и красноплечий канюк великолепен, – возразил я. – Такой смелый, отчаянный малый, и как элегантен: пестрые перья, желтые когти и клюв!.. И как величаво парит в облаках, в токах теплого воздуха!
– Однако виргинский филин столь же прекрасен на вид. Золотистые глаза, полосатые, будто тигриная шкура, перья, и кажется необычайно мудрым! Думаю, это из-за тех перьев над глазами, что так похожи на брови.
– Этак ты вскоре заставишь его щеголять в жилетке, с моноклем в глазу, да дымить пенковой трубкой, точно мудрого гнома из детских сказок, – улыбнулся я. – Ну, а что скажешь о плутовке-пересмешнице, о голубой сойке? Как по-твоему, каковы могли быть ее побуждения? Ведь это же она посеяла меж ними вражду.
– Самосохранение, – поразмыслив, ответила Сисси. – Сойка ведь понимала, что легко может стать завтраком и для канюка, и для филина, вот и решила стравить их друг с дружкой. Если ей повезет, ни тот ни другой, опасаясь новой встречи с заклятым врагом, не вернется туда, на берег Скулкилла, а значит, ее гнезду на том дубе больше ничто не грозит.
Объяснение жены выглядело вполне правдоподобным, и посему привело меня в великолепное расположение духа. Утренние впечатления были настолько странны и ярки, что я едва не принял происшедшее за дурное знамение, каким-то непостижимым образом связанное с ужасающей посылкой, оставленной кем-то на нашем парадном крыльце неделю тому назад.
Между тем Сисси слегка задрожала и плотнее закуталась в шаль.
– Идем, посидим в гостиной? Мадди затопила камин, а мне хотелось бы сыграть тебе одну вещицу.
– Разумеется, дорогая.
Стоило мне следом за Сисси пройти из кухни в гостиную, Катарина, свернувшаяся калачиком в моем кресле, подняла взгляд, выгнула спину и потянулась, но насиженного места не оставила – просто позволила мне присесть и снова свернулась калачиком, уже у меня на коленях. Дважды моргнув на меня зелеными глазами, кошка вновь погрузилась в дрему и довольно замурлыкала. Моя ладонь легла на черепаховый мех ее спинки, а пальцы Вирджинии коснулись струн, извлекая из них первые ноты.
Узнав эту народную песню, я улыбнулся, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Как же приятно было слушать голос Сисси, сопровождаемый мурлыканьем Катарины! Жена чудесно играла на фортепьяно, однако стоило ей взяться за арфу – и душа моя неизменно воспаряла к небесам.
Наслаждаясь стихами, я принялся безмолвно, не нарушая красоты голоса Сисси собственным, подпевать жене. Едва песня завершилась, рядом захлопали в ладоши. Открыв глаза, я увидел в соседнем кресле тещу. Целиком сосредоточившись на пении Сисси, я даже не заметил ни ее прихода, ни появления на столе, совсем рядом со мной, конверта и пары свертков в коричневой оберточной бумаге.
– А ты уж думал, мы обо всем позабыли, – со смехом воскликнула Сисси. – Мама не верила, что ты поддашься на нашу хитрость, но, судя по твоему взгляду, сюрприз удался.
– В самом деле, любовь моя. И ваша жестокость радует меня не меньше, чем вас самих.
Признаться, я сам запамятовал о собственном дне рождения, но, дабы не портить их розыгрыша, ни словом о сем не заикнулся. Жена (ведь ей-то всего двадцать один) от души радовалась всем этим годовщинам рождения и прочим праздникам, находя в них лишь повод порадовать любимых, но я в свои тридцать пять только тревожился обо всем том, чего еще не достиг.