Были на ярмарке и Книжные лавки. Там висели сверху лубочные картины, а на полках были положены стопками книжки в пестрых обложках. Государь в алом гусариком мундире и Императрица в белом платье с голубою лентою и в кокошнике с кружевом, Св. Серафим Саровский с седою бородкою полукругом, и «белый генерал» на коне, и султан Абдул-Гамид в черной феске, и рай, и потоп, и представление старшин Государю на коронации — все сверкало красками, блестело ярким лаком и стоило гроши. Среди книг были и новейший песенник, и подробный снотолкователь, и самоучитель модных танцев, и похождение Ната Пинкертона, и толстые Библии в коленкоровых переплетах с тисненным золотом крестом, и Евангелия, — маленькие, дешевые по одной копейке штука и роскошные в сафьяне, с красными разрисованными титлами.
Торговали на ярмарке готовыми костюмами. Тут же на толчке примеряли их, ушивали, перешивали, переставляли пуговицы и пряжки. Торговали кожами, сапожным товаром, конской сбруею, мехами лисьими, кошачьими, собачьими, шеншеля и соболем, — чем угодно.
За рядами, на пыльной площади, было людно и гамно. Там казаки навели лошадей, цыгане пробовали иноходцев и, привязанные рядами к телегам с сыном, чинно стояли широкие тамбовские выкормки с раздвоенными крупами, с блестящей ложбиной, «хоть спать ложись», с волнистыми, заплетенными и примасленными хвостами.
Подле лошадей ходили крестьяне, помещики в фуражках с алым околышем или в белых с белым козырьком, «степных», сновали цыгане, выхваливая лошадей, божились, кричали, засматривали в зубы, духи в ноздри и трогали ноги. Тут запрягали и распрягали, делали «прикидки» на бегунках; седлали и скакали, размахивая локтями и дико ухая.
Димитрий помнит, как с отцом и с дедом Мануилом ходил он по ярмарке и ему казалось, что тут были все библейские племена. Он видел осанистых, бородатых москалей, торговавших красным товаром, немцев-тавричан, привезших свои длинные тачанки на высоких, окованных железом колесах, изящные, полированного дерева бланкарды и тарантасы (Бланкарды и тарантасы — виды экипажей). Были тут татары, торговавшие мылом, греки со сладостями, цыгане с лошадьми, персы с золотом и бирюзою, кавказцы с шалями, башлыками и серебром, сарты (Сарты — устаревшее русское название узбеков, живших оседло в оазисах) с шелковыми изделиями. Откуда наехали они? Откуда взялись? Куда денутся и что будут делать?
Еще красивее, оживленнее, гулче и гамнее была ярмарка по вечерам. Осенняя ночь была темна, тепла и тиха. Небо горело звездами, и под ним, далеко по степи, точно отражения звезд, светились костры заночевавших в поле гостей. В рядах блистали огнями цветные фонари и лампы. В их свет полымем вскидывался яркий парус развернутого куска красного кумача и зыбким калейдоскопом струились ярко освещенные пестрые платки. Алые, синие, белые и зеленые огни каруселей крутились в стороне. Там вспыхивали бенгальские огни, летали ракеты, бил барабан, звенели тарелки, и шарманка сипло орала плачущий вальс — «Березку».
Из деревянных дощатых балаганов слышались звуки трактирных органов, скрипки, гармоники и пианино. Женские голоса визгливо пели шансонетки и русские частушки.
Оттуда в темноту ночи выбегали пестро наряженные арфистки, звенел деланный смех, доносились поцелуи и визги.
От больших трактиров шел пьяный гам, нестройное пение, крики, вопли и шум драки. Там дежурили полицейские в. белых кителях с длинными полами и с желтыми револьверными шнурами.
И странно было подумать, что пройти одну версту от этого шума и блеска огней, — и будет тишина темной ночи, звезды в небе и бесконечная, бескрайняя, безлюдная степь.
В ту самую осень, когда Димитрий был первый раз в морозовском саду, он шел с отцом и дедом с ярмарки к своей телеге, и у ярких, гудящих органами балаганов наткнулись они на помещика Морозова.
Морозов шел в белой фуражке на затылке, в расстегнутом кафтане, обнимая одною рукою пестро одетую женщину с большими глазами, а другою ведя под руку другого, сильно пьяного пана в черном котелке на затылке.
— Р-расшибу! — кричал барин в котелке.
— Шик, блеск, иммер элеган… — пел Морозов, — и пустой карман!..
Девица продолжала жалобным тонким голосом:
Ах, если б не карман с дырой, Он был бы мой герой!
Отец Димитрия снял, проходя мимо Морозова, шапку и сказал потом, снисходительно улыбаясь:
— Загуляли, Николай Константиныч. Должно, хорошо урожай продали.
VI
Все это были блестки на ровном поле однообразной и скучной слободской жизни. Но сколько накопилось их за время детства и отрочества Димитрия!
Теперь Димитрий прощался с этою слободской жизнью и, стоя в степи, прощался и с самою степью.
Кто знает, что будет в будущем марте?
Тяжело было думать о том, что надо идти и о чем-то просить молодого паныча Морозова.
Он знал теперь его хорошо, завидовал ему и почему-то ненавидел его крутою, беспощадною ненавистью.
На морозовском дворе служил конюхом их же тарасовский мужик — Финоген. Называли его в слободе и в экономии Винодеем. У Винодея был сын Иосиф — Иоська. Иоська был одних лет с Димитрием. Они вместе учились в школе, и Димитрий часто ходил через степной бугор на морозовский двор к разбитному и веселому Иоське.
1 сентября — праздник псовой охоты. В Константиновке собирались окрестные мелкотравчатые. С морозовского, не видного со степи двора, укрытого краем балки, ранним утром неслись звуки медного рога. Ему вторили лай, визг и завывание собак.
Димитрий бегом сбежал в балку и остановился у ворот. Он не узнал морозовского двора. Всегда пустой и сонный, с вяло бродящими по нему собаками, с тишиною, нарушаемой лишь стуком ножей на кухне или бранью девушек в прачечной, он жил теперь шумною жизнью. В левом от ворот углу сбилось в плотную стаю штук восемнадцать пестрых собак. Белые, в желтых и черных отметинах, с задранными кверху гонами, на низких ногах, связанные попарно смычками, они толпились, осаживаемые Винодеем и Иоськой. Иоська сидел на невысоком плотном пегом коне, на казачьем седле и злобно кричал, щелкая длинным тяжелым арапником:
— Я вас! Стерьвы полосатые…
Собаки осаживали от гневных окриков Иоськи и от ударов арапником, садились на зады, поднимали кверху головы и завывали, взвизгивая.
На Иоське была серая барашковая шапка и распахнутый на груди темно-зеленый кафтан, подпоясанный алым кушаком. Винодей, в таких же шапке и кафтане, звонко трубил в прямой медный рог. Он сидел на рыжем поджаром донце. На черном ременном поясе у него висел блестящий кинжал. Каждый раз, когда он звал в рог, собаки под Иоськой приходили в неистовство, начинали выть, визжать и кидаться во все стороны, и Иоська злобно щелкал арапником и дико кричал:
— Я вас! У, язви вас мухи! Разрази вас гром!
У крыльца несколько парней держали лошадей и видких борзых собак, тех самых, что в то печальное утро окружили тесною стаею старого пана Морозова.
Димитрий знал лошадей. Сколько раз видел он их на конюшне, когда Винодей и Иоська их чистили. Но никогда не видал он их такими нарядными в седельных уборах, такими блестящими и живыми.
Широкий и низкий, старый арабский жеребец Морозова, вишнево-гнедой, с черной, тонкой гривой и хвостом трубою, был поседлан черкесским седлом с серебряным в чернь набором. Он сердито рыл переднею ногою землю, косился большими глазами по сторонам и временами фукал, раздувая широкие ноздри. Высокую рыжую кобылу с коротким хвостом, поседланную дамским седлом с кривыми луками, водили по двору. Она не желала стоять. В стороне держали смирного белого киргиза под маленьким английским седлом. Старый повар суетился с горничным подле телеги с еще не запряженной лошадью. Он укладывал посуду и свертки в бумаге.
Димитрий стоял у ворот. Ему тогда было двенадцать лет. Все поражало его великолепием картины, и он не спускал с нее глаз. Он видел, как на крыльцо вышли пан, пани и тот самый паныч, с которым была неприятная встреча в саду. Пан помог пани сесть на рыжую лошадь и сел сам, легко перенеся в седло свое полнеющее тело. Паныч вскочил на маленького киргиза и лихо проскакал по двору к Винодею.