Он был молчалив, и Варвара Павловна это заметила.
— Устали? — сказала она.
В тесных санях, застегнутых полостью, они сидели близко. Он чувствовал мягкость ее шубки и теплоту ее тела. Она сидела прямо, положив руки в муфту. Он обнимал ее за талию.
— А скажите мне, Варвара Павловна, — обернулся к Сеян Морозов, — кто такой Андрей Андреевич?
Варвара Павловна насторожилась.
— Андрей Андреевич?.. Прошу вас — не обижайте мне Андрея Андреевича… Он единственный штатский среди офицеров, бывающих у нас. Он очень хороший человек… Он может играть что угодно. Импровизировать…
Он на память целые оперы играет. Такой восторг! Вы ревновать его, дусик, не вздумайте: он очень некрасив… Он мамин друг. Он с мамой пасьянсы раскладывает.
— Кто он такой? Как его фамилия?
— Странно… Но мы никогда этого не знали.
— Вы давно с ним знакомы?
— Второй год уже.
— И вы не знаете его фамилии?
— Да… Он большой оригинал. Он не признает никаких условностей. Ни визитов, ничего. Пришел к нам раз вечером и сказал: «Скучно мне. Будем; танцевать». И стал играть на фортепьяно. Сначала мы думали за дворником послать… Но он так играл, так был мил, так хорошо одет, что мы с Инной смолчали. И повадился ходить. Он себе ничего не позволяет. С офицерами говорит смело и все знает. Так никто и не вспомнил спросить, кто он.
Морозов пожал плечами.
— А меня не хотели принять. Какого-то проходимца так приняли…
— Дусик! Не обижайтесь. Он такой урод, он даже точно не мужчина. Я, ей-богу, при нем ванну бы приняла и не стыдно, а вы… ну, вы сами знаете, кто вы. Вы — другое дело.
В гостиной у Сеян было уже шумно. С Инной приехал князь Абхази, а за ними толстый кирасир Беттхер, казак Перфильев и рослый с красивым, бритым на английский лад лицом драгун Гарновский.
За роялем сидел чернобородый в темных очках штатский и небрежно наигрывал отрывки из балета.
Он не встал при входе Сеян с Морозовым, ни с кем из них не здоровался и продолжал играть.
— Андрей Андреевич! — крикнул ему Гарновский. — Танец сильфид!
Игравший повернул лицо к Гарновскому, и Морозов разглядел его. Умное было лицо, но некрасивое. Темные очки совсем скрывали глаза.
— Хорошо, — сказал он, — танец сильфид. Морозов подошел к Абхази.
— Скажи мне; князь, что это за тип? Абхази пожал плечами.
— Правда, что он духовидец?
— Он масон, — коротко сказал князь.
Андрей Андреевич, бывший на другом конце гостиной, за роялем, вдруг быстро поднял голову и внимательно посмотрел на Морозова и Абхази. Потом перестал играть, медленно направился к ним, прошел совсем близко, чуть не задев их, вернулся и снова сел к роялю.
— Фу, черт! — прошептал Абхази и поежился плечами, хватаясь правою рукою за кинжал.
— Чепуха, — сказал Морозов и пошел к Варваре Павловне, разлегшейся на широкой оттоманке, накрытой шкурой белого медведя. Рядом с нею лежала Инна.
Сестры были одеты в длинные бледно-голубые хитоны, похожие на древнегреческие и подпоясанные ниже талии по бедрам золотыми шнурками. Инна крутила головою до тех пор, пока ее волосы не упали с затылка и не рассыпались волнистым водопадом по спине.
Беттхер сидел в углу оттоманки, брал пряди волос Инны, вдыхал их аромат, целовал и вздыхал.
Инна досадливо морщилась.
Со стены смотрел на них портрет Варвары Павловны в раме, написанный пастелью известным художником. Варвара Павловна была изображена в бальном платье и сильно декольтированная. На портрете от платья была показана только полоска черного газа на плече.
Против барышень на низком неудобном круглом пуфе сидел громадный Гарновский. У него в руках была гита-фа, и он тренькал на ней, беря жалобные аккорды. Большими жадными глазами он шарил по ясно обрисованному под легкой материей телу Инны.
Наискось от Инны, у маленького столика с лампой на тонкой бронзовой ножке и большим, красным с черным кружевом, абажуром сидел Перфильев. Его широкое, скуластое лицо было благодушно.
Под абажуром стояли портреты каких-то генералов, митрополита и лежало начатое рукоделье, — вязанье из белой шерсти и клубок с воткнутыми костяными спицами.
Гарновский заиграл на гитаре и запел в нос шалым голосом, подражая цыганам и проглатывая неприличные слова:
Беттхер, Перфильев и Абхази дружно подхватили припев:
Поповна, поповна, поповна моя,
Когда же я снова увижу тебя?
Инна заткнула уши, стала бить ногами по дивану и громко кричать:
— Бесстыдники!.. Безобразники! Замолчите сейчас. Где вы находитесь!.. Я маму позову. Это все вы, Гарновский!.. Как вы смеете такие вещи петь? Я сколько раз просила!
— Брось, Инна, не визжи, — лениво сказала Варвара Павловна.
— Варька! Они опять свои казарменные глупости орут. Гарновский и Перфильев все еще не протрезвели с обеда. А вам, князь Сандро, стыдно подтягивать этим безобразникам.
— Инна Павловна, злить вас мне доставляет удовольствие, — ловя ее руку, сказал Гарновский.
— Этакий бес, подумаешь! — надувая губы, сказала Инна.
— Надоели вы не со своими вечными ссорами, — сказала Варвара Павловна. — Сергей Николаевич, садитесь ко мне. Надо же нам познакомиться. Расскажите мне что-нибудь. Кого вы любите теперь?
— Разве непременно надо кого-то любить? — сказал Морозов, беря, маленький золоченый стулик и садясь подле Варвары Павловны.
Она погрозила ему мизинцем.
— Знаю я вас… Ну, что, скажите… Нравится у нас? Инна влюблена в князя Абхази. Хочет выйти за него замуж. И дура будет.
— Почему же дура? Если она его любит и он ее тоже. Варвара Павловна вздохнула.
— О, Боже мой… Знаю я все. Все наперед вижу… Наделает он ей кучу детей и бросит. А что она?.. Вы посмотрите на нее. Она глупенькая и болезненная. Она сейчас подурнеет. А разве он ее поймет?
— Вы практичны, Варвара Павловна.
— Жизнь не шутка, Сергей Николаевич… Андрей Андреевич играл на фортепьяно что-то очень сложное и красивое. Варвара Павловна примолкла, потом в тон музыке повторила:
— Нравится вам у нас?
— Да, нравится. Но я бы предпочел быть наедине с вами.
Варвара Павловна промолчала.
Морозов взял ее руку и, перебирая пальцы, разглядывал кольца. Кольцо с жемчужиной, окруженной бриллиантами, кольцо с узким и длинным опалом, кольцо с бирюзою. Кто дарил их? За что?
Она точно угадала его мысли. Освободила руку и положила ее на край оттоманки.
Потом она, одними бледными, припухлыми, точно детскими губами в крупных морщинках, чуть слышно доказала:
— Этого никогда не будет… Слышите — никогда.
Гарновский, Перфильев и Беттхер, не обращая внимания на игру Андрея Андреевича, нескладно запели ка-кую-то песню. Инна, вдруг вскочившая, шепталась в углу с Абхази, положила ему свои маленькие ручки на плечи и о чем-то просила. Бесконечная покорность была на ее малокровном лице.
— Почему? — сказал резко Морозов. Краска проступила сквозь зимний загар его красивого лица.
Варвара Павловна окинула Морозова строгим взглядом.
— Скушайте, Морозов… — сказала он. — Шутки в сторону! Я, Морозов, не конфетное создание. Не дурочка. Я, Морозов, расчетливая. И я знаю, чего я хочу… Я, Морозов, злая!
— Вы меня не поняли.
Варвара Павловна ласково и маняще улыбнулась Морозову. Она изогнулась кошачьим движением, привстала, вытянула руку, показывая ее всю до плеч, погрозила пальцем и сказала:
— Я вас вижу в первый раз, а я вас вот как знаю. Вам — полк… лошади… спорт… слава… а там где-то, на задворках сердца — любимая женщина. Это уже не любимая… Мне надо… понимаете… все… Я такого возьму, чтобы, как пес, передо мной на ковре лежал, и мысли мои угадывал. Поняли?
Морозов едва мог расслышать ее слова. Перфильев басом, октавой, раздирая большой рот, ревел:
Крамбамбули отцов наследство,
Питье любимое у нас.